А что было у нас? Скверный нрав и мало что вдобавок.

С другой стороны, у нас были свободные порядки и перегруженные, не справляющиеся со своими обязанностями правоохранительные органы. И прикрытие анонимности. За нами не следили, не заставляли содержать наше барахло в отличном состоянии. Мы могли жить спокойно, пускай и среди растрескавшегося бетона и паршивой погоды.

А они пусть кичатся своими чистенькими домиками. Меня свободные порядки вполне устраивают, спасибо большое.

– Не тяни время, Алексис, иди напейся, – пробормотала я себе под нос.

Эта прогулка почему-то перестала казаться мне чудом средней величины – скорее уж рутинной работой. Я уже начала думать, что дети прогнали меня, чтобы оставить дом в своем распоряжении и отдохнуть от моего раздражающего присутствия, маленькие паршивцы.

Я стиснула ручку, рывком распахнула дверь и шагнула в тускло освещенный зал. Под потолком над головой тянулись деревянные балки, скрадывая пространство. Стены были увешаны картинными рамами, вплотную прижавшимися друг к другу, в большинстве своем кривоватыми и перекошенными. Пустые столы и задвинутые под них стулья теснились у дальней стены, оставляя достаточно места, чтобы пройти в заднюю комнату. С одной стороны несколько парней околачивались у потертого бильярдного стола, установленного рядом с танцполом, приткнувшимся к музыкальному автомату с возмутительными ценами; с другой небольшим полукругом изгибалась барная стойка, вдоль которой стояли стулья с высокими спинками – по большей части занятые.

В шесть вечера тут сидели в основном завсегдатаи – смотрели телевизор или пялились в никуда, удовлетворенные собственным обществом. Для полноценной тусовки еще слишком рано, но позже сюда непременно завалится толпа, магов и не-магов, желающих выпить напоследок в соседнем баре, прежде чем двинуться по домам.

Вместо моего привычного, крепкого, магически защищенного стула стоял какой-то ломаный кривоногий деревянный уродец. Остановившись, я бросила взгляд на Мика, самого козлистого козла в этом баре, сидящего у стены, сокращая тем самым число людей, которые могут попытаться заговорить с ним. Он отчасти был причиной того, что мое место всегда оставалось свободным – собственно, именно поэтому это свободное место и стало когда-то моим.

– Это что такое? – прорычала я. На такой язык Мик реагировал лучше всего.

Он уставился на стул дивными блекло-голубыми глазами – лучшим и единственным, что заслуживало в нем внимания. Краснощекое, обожженное солнцем лицо осталось абсолютно равнодушным.

– Кака-та жирна с-сука взяла тв’й с-стул, – сказал он с сильным ирландским акцентом.

– О. Ты назвал его «моим». Ты, верно, уже привык ко мне.

Рассмеявшись, я окинула взглядом бар. Я привыкла слышать от Мика слово на «с» – и знала, что он никогда не использует его по отношению к женщине, если только не пьян в стельку и не нарывается на драку – женщины в этом баре с радостью отлупили бы его. Данный термин он, как правило, приберегал для мужчин и неодушевленных предметов. А значит, мой стул взял крупный, грузный или коренастый мужчина.

Лица сидящих были мне знакомы – некоторые из завсегдатаев, казалось, вовсе не покидали эту пивнушку. Но тут взгляд мой дополз до противоположного конца стойки – и в животе взорвался фейерверк, а кувыркнувшийся желудок, похоже, вознамерился выпрыгнуть изо рта.