Маша села на крышку сундука и еще раз оглядела комнату, словно пыталась навсегда запомнить ее. Если бы она могла забрать с собой в Петербург и этот старый дом, и парк, и речку Сороку, и застывшего навечно богатыря Любомысла... Но не будет им места в ее новом доме на Почтамтской улице, куда она переедет после свадьбы. Через три месяца она станет баронессой фон Кальвиц и обретет наконец долгожданные покой и счастье.

Маша перекрестилась на образа и зябко повела плечами. Всю последнюю неделю шли дожди, и в доме было прохладно и сыро. Вовсю уже топили печи, ночью все укрывались теплыми одеялами, но она постоянно мерзла и куталась в пуховые шали, словно с отъездом Мити навсегда ушло тепло из ее души и тела.

– Маша, – на пороге появилась Зинаида Львовна, – пойдем чай пить. – Она оглядела комнату и в недоумении развела руками. – Все слуги будто испарились. Я уже заметила, стоить мне начать подготовку к отъезду, как с лакеями и горничными происходят странные вещи: они ломают себе ноги, покрываются болячками, неизвестно от кого беременеют или просто прячутся на кухне или в чулане, чтобы не попадаться мне на глаза.

Они прошли в столовую. Темные шторы были опущены. Большинство кресел и стульев затянуты чехлами. С пола убрали ковер, со стен сняли картины...

Пусто и неуютно было в столовой. Громкие голоса, взрывы хохота, веселые разговоры слегка подвыпивших гостей – все это кануло в прошлое, и уже не верилось, что всего месяц назад это место было в доме самым шумным и оживленным. Ежедневно в столовой обедали, пили чай, в неимоверных количествах поглощали домашнее варенье, пирожки, пели песни, смеялись, галдели, как галки перед непогодой, более двух десятков гостей. Но сначала уехал барон, потом неожиданно Митя, и дом затаился, затих – сумрачный и печальный. По ночам он поскрипывал половицами, словно боялся оглушительной тишины, более всего невыносимой по ночам. И именно в эту пору особенно сильно ощущается, что то беззаботное, беспечное время, когда все в старом доме дышало любовью и счастьем и было так тепло и уютно, исчезло безвозвратно и невозможно повернуть его вспять.

Поначалу природа, пожелав хоть как-то скрасить оставшиеся до отъезда дни, расщедрилась на необычайно теплое и красивое бабье лето. Но дом уже приготовился к расставанию с хозяевами и хранил угрюмое молчание. А вскоре начались дожди, и все его обитатели окончательно приуныли и притихли.

Зинаида Львовна после внезапного отъезда Мити загрустила, стала чаще жаловаться на головные боли и слабость. Владимир Илларионович все время проводил в своем кабинете или вместе с управляющим объезжал угодья, давал последние распоряжения. Маша почти не встречалась с ним, но знала: он не меньше жены переживает, что сына отозвали из отпуска и Митя не прогостил в имении положенный срок.

Фельдъегерь прибыл с депешей рано утром через две недели после отъезда барона в свое имение. Маша спозаранку отправилась на верховую прогулку и по возвращении узнала, что Митя срочно уехал и, как передала Зинаида Львовна, был искренне огорчен, что ему не удалось попрощаться с Машей. В душе она была рада этому. После известных, не слишком веселых событий они с Митей старательно избегали друг друга, а при встрече обменивались лишь вежливыми приветствиями.

Алина, посчитавшая, что Маша оскорбила ее, наотрез отказалась бывать в Полетаеве. И Митя вплоть до самого отъезда пропадал у Гурвичей по два-три дня, дома появлялся на несколько часов и опять исчезал, перебросившись с родителями едва ли десятком фраз.

Владимир Илларионович пытался поговорить с ним, внушить, что негоже обижать своим невниманием матушку. Митя виновато улыбался, шел на террасу пить чай с родителями, но сыновнего смирения ему хватало ненадолго. Через пятнадцать минут, не более, он принимался поглядывать на часы, отвечать невпопад, и Зинаида Львовна, вздохнув, отпускала его от себя, а потом жаловалась Маше, что Алина взяла над Митей слишком большую власть и это ни к чему хорошему не приведет.