– Обедать будем вместе, – пояснил он.

– Чудесно, – улыбнулась Элен.

Доктор Розен усадил ее на стул, и она окинула взглядом сервированный белым дешевым фарфором стол. Эта простенькая посуда казалась ей много прекраснее, чем позолоченные, расписанные цветами тарелки и блюда лиможского или мейсенского фарфора, что преобладали в городском доме графа. Простой белый фарфор не столь претенциозен.

Закончив есть, Элен положила вилку и нож на тарелку.

– Пока вас не было, я воспользовалась вашим телефоном. И не хочу больше злоупотреблять вашим гостеприимством. Завтра меня ждут дома.

Доктор Розен молча кивнул, находя тем не менее такое поведение странным. Почему она попросила его связаться только с Одиль Жоли? Неужели у нее совсем нет друзей? А как же тот, кто сделал ее беременной?

– В общем, ты достаточно окрепла, чтобы завтра отправиться домой, – заключил он. – У тебя сильный характер и несгибаемая воля. Но, по крайней мере, еще несколько недель тебе следует быть осторожной. Обещаешь?

– Обещаю.

– И конечно, никакого… – Он сделал неопределенный жест рукой.

– Я знаю, – откликнулась Элен. – Несколько недель никакого секса.

Он кивнул и внезапно залился краской.

– Я также намерен проводить тебя домой, – сказал он, откашлявшись. – Тебе одной будет трудно садиться в такси.

Элен с благодарностью посмотрела на Симона.

– Спасибо. Вы так добры ко мне. Не знаю, сумею ли я когда-нибудь расплатиться с вами.

Доктор Розен выразительно поднял руку.

– Если когда-нибудь кому-либо понадобится твоя помощь, помоги ему и тем самым ты отблагодаришь меня.

– Обязательно! – торжественно поклялась Элен. Откинувшись на стуле, доктор Розен с печалью заглянул ей в глаза.

– Жаль расставаться с тобой.

– Мне тоже, – ответила Элен. – Я буду очень скучать. Но мы ведь можем навещать друг друга.

– Хорошо бы. – Он пристально посмотрел на нее. – Скажи мне: сейчас, когда ты окрепла физически, как ты себя чувствуешь… эмоционально?

Элен опустила глаза.

– Что я могу чувствовать, кроме стыда и позора? – Она горько усмехнулась. – Тогда я думала, что это единственный выход. Только сейчас мне стало ясно, что я ошиблась. Я убила своего ребенка. – Элен помолчала. – Вы знаете, ведь я его видела. Он уже сформировался. – Она сокрушенно покачала головой. – Вряд ли мне когда-нибудь удастся забыть такое.

Доктор Розен взял курительную трубку и задумчиво повертел ее в руках.

– Думаю, ты вправе знать то, что я сейчас тебе расскажу, – произнес он, снова поднимая глаза на пациентку. – Может, ты еще эмоционально не готова выслушать это, а возможно… да, возможно, это тебе поможет. Видишь ли, Элен, мы все страдаем. Страдаем на протяжении всей нашей жизни. Одни больше, другие меньше. Отнесись с пониманием к тому, что я собираюсь тебе рассказать. Иногда страдания других помогают осмыслить свои собственные. Понимаешь?

– Ду… думаю, что да, – запинаясь, ответила Элен. Доктор Розен набил трубку и раскурил ее. Он долго молчал, затем тихо начал:

– Элен, я еврей. Мы, евреи, страдали на протяжении веков. – Он горько улыбнулся. – Иногда я склонен думать, что мы овладели рынком страданий.