«Корнелиус вытеснил папу из банка Ван Зейлов, но этого было недостаточно… травил его… пытался разрушить его новый бизнес… распространял слухи о пьянстве папы по обе стороны Атлантики… Сэм Келлер подделал фотографию… Папа понимал, что он разорен… вел машину… по пустому шоссе… даже тогда Корнелиус не оставил в покое Дайану… преследовал ее… но она обманывала… она одержала победу…»

Она победила.

— Теперь иди, пожалуйста, — сказал я Элфриде.

— Ты ничего не можешь больше сказать? — спросила она дрожащим голосом. — Ничего?

— Что же еще можно сказать? Я могу часов пять подряд рассказывать тебе историю моей жизни и пытаться объяснить, почему я действовал именно так, но какой в этом смысл? На самом деле ты вовсе не интересуешься мной или правдой о том, что случилось тогда, в тридцатые годы. Ты интересуешься в основном собой. Ты хочешь ослабить боль, которую ощущаешь в связи со смертью своих родителей, обвинив кого-нибудь, и я, разумеется, более всего подхожу для этой роли. Давай, действуй. Обвиняй меня. Я не претендую на роль святого. Я не делаю вид, что не делал ничего такого, о чем я впоследствии сожалел бы, и не делаю вид, что не совершал ошибок. Но разве это делает меня чудовищем? Нет, черт возьми, нет! Я обычный человек, совершающий ошибки и, возможно, когда ты станешь немного старше и намного мудрее и терпимее, ты поймешь, в какой ад постоянно превращал мою жизнь твой отец своими язвительными замечаниями и насмешками и своими… — нет, я не собираюсь ничего больше говорить. Я собираюсь на этом прекратить… Что бы я ни сказал, ничто не может изменить прошлое, так зачем обсуждать его? Прошлое ушло, прошлое завершилось.

— Но мы все должны жить с ним, — сказала Элфрида. — Прошлое никогда не кончается. Оно живет в настоящем.

— Это утверждение верно, — сказал я слишком громко. Должно быть, я был очень встревожен. Моя грудь болела. Я чувствовал, что заболеваю. — Это утверждение есть интеллектуальное заблуждение. Это утверждение, — сказал я, — это утверждение неприемлемо… неприемлемо для меня ни сейчас… ни в любое другое время.

Я покинул ее. Я должен был это сделать. Я кое-как добрался до ближайшей ванной комнаты и сел на край ванны. Я судорожно глотал воздух, обливаясь потом, но был спокоен и пытался во что бы то ни стало преодолеть удушающее давление в груди. Через некоторое время я почувствовал облегчение. Дыхание стало более регулярным, и боль успокоилась. В конце концов я смог двигаться. Держась за вешалку для полотенца, я осторожно поднялся на ноги, остановился на секунду, чтобы удостовериться, что нет рецидива, и затем медленно пошел обратно в гостиную.

Элфрида ушла. Алисия, одетая для ужина, ждала меня.

— Корнелиус, ты болен? — спросила она, увидев мое лицо.

— Астма. Я не смогу пойти на ужин. Скажи Сэму и Вики, что я очень сожалею.

— Это Элфрида? Я слышала, как вы кричали друг на друга, и подумала…

— Я не хочу говорить об этом.

Она стояла молча, ее руки в перчатках крепко сжали вечернюю сумочку, украшенную драгоценными камнями, я страстно желал ее в этот момент, хотя знал, что она для меня за пределами досягаемости.

— Кевин был прав, — сказал я больше для себя, чем для нее. — Пытаться общаться с людьми… очень трудно… однако никто не хочет оставаться в одиночестве. Одиночество подобно смерти. Алисия…

— Да? — Она была бледна от беспокойства, огорчена из-за моей очевидной болезни.