— Привет, Корнелиус! — воскликнул Скотт через неделю. — Как дела?

Мне бросились в глаза его непринужденность и бодрость. На нем был легкий светлый костюм, подчеркивающий его загар. Его черные глаза блестели.

— Прекрасно, — сказал я. — Как ты провел отпуск?

— Замечательно! — Скотт не любил рассказывать о своих отпусках, и я заподозрил, что он проводил их так, чтобы получать как можно больше плотских удовольствий.

— Я плавал на лодке на Аляску. О, ты обязательно должен увидеть этот Внутренний пролив!

— Гм.

— А как твой отпуск, Корнелиус? Я слышал, ты прервал его.

— Английский воздух не подходит мне из-за астмы.

— Очень жаль! Я сочувствую.

— Да, очень жаль… Между прочим, я видел твою сводную сестру, когда был в Лондоне. Ты встречался с ней в последнее время?

— Нет, мы встречались только на Рождество. Как она? Ты выглядишь бледно! Я надеюсь, ничего плохого не случилось.

— Напротив, мы с Элфридой основали совместный проект. Она хочет открыть в Мэллингхэме школу в память ее матери. Я дарю ей землю и субсидирую через Совет по образованию Ван Зейла.

— Какая прекрасная идея! И как хорошо, что вы оба смогли прийти к этому!

— Да… Однако у Элфриды создалось впечатление, что она тем самым совершает в некотором роде акт возмездия.

— В самом деле? — Скотт искренне удивился. Он засмеялся. — Как наивно!

— Что ты имеешь в виду?

— Ведь это не будет стоить тебе ни цента! Сумма вычитается из налогооблагаемого капитала.

Я поднялся, не говоря ни слова, и прошел в другую половину комнаты. Мы находились в моем кабинете. За окном солнце освещало внутренний дворик, но в комнате было сумрачно и холодно. Я подошел к камину, чтобы взглянуть на часы, вернулся обратно и стал рассматривать Кандинского, висящего напротив. Скотт казался спокойным, хотя уже было ясно, что между нами произошло что-то. Беседа, то и дело прерывающаяся моим молчанием, была далека от нашего обычного непринужденного разговора.

Я повернулся, чтобы посмотреть на него. Он вопросительно поднял брови и улыбнулся:

— О чем ты беспокоишься? — спросил он самым естественным тоном, какой только можно было себе представить. У него, должно быть, были железные нервы.

Я сказал резко:

— Элфрида показала мне письмо Тони.

— Да? — спросил Скотт дружелюбно. — Наконец-то этот скелет выпал из шкафа! Я давно предлагал Эмили показать тебе письмо, но она не хотела и слышать об этом, и из уважения к ней я не стал настаивать. Она, по-видимому, думала, что это может тебя взволновать. Я не знаю почему. Ты ведь понимаешь, что Тони нас смертельно ненавидел, и я был убежден, что его версия не произведет на тебя особого впечатления. Надеюсь, что я не ошибся.

Я ответил не сразу. Я был слишком восхищен тем, как он повернул этот разговор. Но, вероятно, за многие годы он приготовил ответ. Ведь я мог в любой момент узнать об этом письме.

Я решил, что еще не время для вздохов облегчения.

Наступило молчание. Затем я спросил:

— Что ты сделал с письмом?

— Ничего особенного, — ответил Скотт, как будто речь шла об обычной статье в «Нью-Йорк таймс». — Так же как и попытка Элфриды отомстить, оно удивило меня своей наивностью.

— Да?

— Да, уверяю тебя! Слушай, Корнелиус, я не ребенок и знаю, как устроен мир. Ты и мой отец боролись за власть. Такие вещи очень часто случаются в большом бизнесе. Ты победил. Почти наверняка мой отец совершил ту же ошибку, какую многие делали в прошлом: он тебя недооценил.