– Естественно. Впрочем, бывает, что внезапное несчастье повергает людей в гнев и делает их совершенно невменяемыми. Она сердилась на тебя?

– Вовсе нет. Она была очень любезна, – горько усмехнулась сиделка. – Ни в чем меня не упрекнула, хотя могла бы. Кажется, больше всего ее расстроила невозможность выяснить, что хотела сказать ей мать. Бедняжка ждет ребенка, первенца. Она очень тревожится о его здоровье, и миссис Фэррелайн надеялась ее успокоить. Она была совершенно убита тем, что никогда не узнает, о чем же мать собиралась ей сообщить.

– Да, положение невеселое, – сочувственно согласилась Дэвьет. – Но ничьей вины здесь нет, разве что самой миссис Фэррелайн. Предпринимать такое путешествие, обладая столь слабым здоровьем… Лучше бы написала дочери подробное письмо. Ну, да мы все умны задним числом!

– Еще ни разу у меня не было пациента, к которому я привязалась бы так быстро и так крепко, – с болью проговорила Эстер. – Она была очень прямой и честной. Рассказывала мне, как танцевала на балу в канун битвы при Ватерлоо. По ее словам, в ту ночь там собралась вся Европа. Они с отчаянием предавались веселью, спешили жить, зная, что может принести им следующее утро. – На какое то мгновение возникшая перед ее глазами картина освещенного лампой купе и живое умное лицо Мэри показались девушке более реальными, чем эта зеленая гостиная с камином.

– А утром они расставались, – продолжала она. – Мужчины в мундирах с галунами, хрипящие кони, уже учуявшие дым сражения, звон сабель, несмолкающий цокот копыт… – Чашка Лэттерли была уже пуста, но она продолжала сжимать ее в руке. – Там в холле висит портрет ее мужа. У него необыкновенное лицо, такое выразительное и в то же время необъяснимое. Все время пытаешься его разгадать. Понимаете, что я хочу сказать? – Она вопросительно взглянула на хозяйку дома. – Рот у него страстный, а взгляд какой то неопределенный. Невозможно понять, что он на самом деле думает.

– Очевидно, непростая личность, – кивнула Калландра. – А талантливый художник сумел в нем это разглядеть.

– Ее муж основал семейную печатную фирму.

– Любопытно.

– Он умер восемь лет назад…

Еще с полчаса леди Дэвьет слушала рассказ гостьи о семье Фэррелайнов – о том немногом, что та успела повидать в Эдинбурге, и о предстоящих ей поисках нового места. Потом, поднявшись, хозяйка предложила Эстер перед завтраком привести в порядок растрепанные волосы, в которых к тому же не хватало шпилек.

– Да да, конечно, – быстро согласилась девушка, лишь сейчас сообразив, как много времени отняла она у подруги. – Простите… Мне следовало…

Калландра остановила ее взглядом.

– Хорошо. – Мисс Лэттерли послушно поднялась. – Пойду поищу шпильки. К тому же, наверное, пора вернуть Дэйзи ее платье. Она была очень добра, одолжив его мне.

– Вряд ли твоя одежда уже высохла, – возразила Дэвьет. – Но у нас еще будет масса времени после завтрака.

Эстер без дальнейших возражений поднялась в спальню и, открыв свой саквояж, принесенный горничной, стала рыться в нем в поисках гребенки и шпилек. Гребенка все никак не попадалась ей на глаза. Наконец, запустив руку на самое дно, девушка нащупала ее. Найти шпильки оказалось труднее. Она помнила, что завернула их в обрывок бумаги, но обнаружить этот сверток ей никак не удавалось. В нетерпении медсестра вывернула все содержимое саквояжа на кровать. Шпилек не было. Она вытащила рубашку, которую сменила, когда отдыхала в доме миссис Фэррелайн. Трудно представить, что это было только вчера! Эстер встряхнула ее, и на пол со стуком выпал какой то предмет. Наверное, пакетик шпилек. Как раз такого размера и веса.