Но никакого количества спиртного не хватило бы, чтобы заглушить эхо ее сдавленного крика, вырвавшегося в момент грубого насилия, совершенного его рукой. В тот самый знаменательный момент в жизни женщины, за который он заслужил лишь ее осуждение и презрение.

Саймон нагнулся к огню и вытащил обгоревший кусочек газеты, не обращая внимания, что обжигает пальцы. На бумаге был еще один рисунок статного молодого офицера, спускающегося на лондонскую пристань с повязкой над бровью, словно увенчанный лавровым венком воина-победителя.

В тот памятный день на пристани Катриона была не единственной женщиной, встречавшей его. Уэскотт никому не рассказывал о том, как заметил в толпе призрак из своего прошлого. Возможно, он бы и узнал Катриону, если бы в тот момент не был шокирован неожиданной встречей. Он так и прошел с натянутой любезной улыбкой мимо восторженно приветствующих его людей, не замечая никого из них.

Саймон долго и пристально вглядывался в лицо офицера на рисунке, но газетный герой так и остался для него чужим и незнакомым. Наконец он скомкал рисунок и швырнул его обратно в костер. Затем Уэскотт отхлебнул очередную порцию виски, наблюдая, как и этот кусочек бумаги превращается в пепел.

В разговоре с Катрионой он говорил не совсем искренне. На самом деле Саймону хотелось верить в напечатанную о нем героическую легенду так же сильно, как поверила в нее она. Он желал бы поверить и в то, что может быть человеком чести. Таким, кто по-настоящему готов пожертвовать своей жизнью ради спасения командира. Сыном, которым мог бы гордиться его отец. Мужчиной, заслуживающим, чтобы ему под ноги бросали розы хорошенькие девушки, мечтающие о благородных принцах и героях-победителях.

Вернувшись в Лондон, Уэскотт некоторое время даже пытался убедить себя, что его, наверное, подвела собственная память. В день последнего сражения палуба корабля уходила из-под ног, невыносимое зловоние сгоревшего пороха обжигающим облаком забивало ноздри, а грохот корабельных пушек оглушающим молотом бил по голове. И почему бы ему, не поверить, что в какую-то долю секунды он на самом деле совершил нелегкий выбор между спасением своей жизни и жизни капитана? Однако попытка вжиться в эту легенду провалилась, так как нашелся человек, обмануть которого было невозможно. Его звали Саймон Уэскотт.

Он вовсе не был героем. Незаконнорожденный трус, не заслуживающий даже крошечного лепестка от розы, брошенной такой девушкой, как Катриона.

Уэскотт прилег, опираясь на локоть. Он решил пить виски до тех пор, пока не перестанет видеть, думать и помнить, о чем хотел забыть с помощью алкоголя.

Как бы далеко и быстро ни бежала Катриона, она не могла скрыться от осознания своей непростительной глупости. В горле комом стояла боль от невыплаканных слез. Она даже не думала, куда бежит, лишь бы оказаться подальше от него.

Целых пять лет жизни Катриона потратила на обожание человека, которого не существовало в действительности. Она влюбилась в симпатичного офицера в новенькой, флотской форме. Но оказалось, что этот человек был не более чем призрак. Как будто под мундиром скрывался бесчувственный манекен. Ее ослепил тогда озорной блеск в глазах Саймона и сияющие позументы на его плечах. А теперь она бредет неизвестно куда, не видя ничего вокруг из-за слез.

Сердце Катрионы разрывалось от невыносимой боли при воспоминании, как долго она тешила себя наивными фантазиями. Ее посещали видения, как она прикладывает прохладную повязку к раненому лбу Саймона, как кормит его выздоравливающего с ложечки бульоном и он влюбляется в нее, тронутый до глубины души ангельской заботой. А сколько раз она прикладывалась губами к своей руке, воображая, что ее целует настоящий герой, как старательно выводила в своем дневнике красивую подпись «Катриона Уэскотт» или «миссис Саймон Уэскотт».

Простить Саймону вскрывшийся обман со спасением жизни капитана было бы легко, все-таки мушкетная пуля угодила в него по-настоящему.