— Вы сказали, что должны доставить монахиню сначала в монастырь кармелитов, а затем уже в Бургос?

— Именно так, прекрасная графиня.

— Не можете ли вы отложить на несколько дней ее отправление?

— Это противоречит приказанию.

— Я обещаю вам, ваша любезность окажет ордену большую услугу.

— Ваше обещание не может изменить приказание… Однако я желал бы услужить вам и исполнить вашу просьбу, но при одном условии.

— Каком же? — поинтересовалась черная маска.

— Чтобы вы открылись мне.

— Вы многого требуете!

— Не бойтесь, я обещаю вам во всем свое содействие.

— В таком случае я желала бы видеть вас прежде, нежели вы отправите даму в жемчугах в Бургос. Спросите у брата Эразма графиню Леону Понинскую, и он приведет вас ко мне во дворец.

— Благодарю вас, графиня, вы не раскаетесь, что открыли брату Жозе свое имя. А теперь должен покинуть вас, чтобы освободить Мефистофеля от караула.

— Должно быть, он не наскучил ему.

— До свидания, да благословят вас все святые! — прошептал Жозе и удалился. Черная маска тоже через несколько минут исчезла из зала.

Испанец монах старался поскорее пробраться сквозь толпу, становившуюся с каждой минутой все более развязной и бесцеремонной.

Посреди зала продолжались танцы, они принимали все более чувственный характер. У столов, уставленных шампанским, толпились остальные гости.

Было уже за полночь, вино лилось рекой; гости разгорячились, и в Шато-Руж воцарилась вакханалия. Вино развязало не только языки, но и страсти, и все вокруг стало лишь отражением необузданного чувственного опьянения, сладострастного возбуждения ума, жажды бурных любовных приключений, полного забвения всякого воздержания и приличий.

Жозе тихо поднял красную портьеру. Мефистофель до того был погружен в созерцание прекрасной дамы в жемчугах, что не заметил движения ткани. Франциска Суэнца, действительно, обладала всеми прелестями едва развившейся женской красоты; и половины ее совершенств нельзя было оценить, видя ее лишь в просвете ниши. Теперь она предстала перед сладострастным рыжебородым монахом из монастыря Санта-Мадре во всем блеске своей дивной, обольстительной красоты.

Прелесть молодости сквозила в каждом движении прелестной девушки; ее почти прозрачные пальцы играли жемчугом, нити которого ниспадали с ее шейки на чудную снежно-белую грудь. Франциска улыбалась, но ее улыбка была совершенно иной, чем заученная улыбка танцовщиц. Она скрывала тайную грусть. Темные волосы девушки, перевитые жемчужными нитями, роскошно падали на прекрасной формы плечи. Дымкой грусти были подернуты ее чудные глаза, матовая бледность прелестных щечек оттеняла изящный маленький рот, подобный пурпурным розам ее милой родины. Желтое атласное платье, отделанное кружевами, было приподнято снизу душистыми ветками жасмина и открывало не только белую шелковую юбку, но и прелестные маленькие ножки в изящных атласных сапожках с золотыми пряжками.

Красота девушки пробудила в благочестивом брате Жозе желание назвать ее своею, а это было вполне в его власти. Он и не подозревал, что беглая монахиня из Бургоса так прекрасна. Воистину она обладала всеми качествами, что способны были до бешенства распалить его горячую кровь. Таких прелестей не создавало даже его необузданное воображение. Он, жертвами которого в Испании пало столько девочек, почувствовал, как вновь загорелась в нем жажда крови, утоляемая до сих пор лишь на невинных детях; глаза его заблестели ненасытной страстью, а щеки и губы стали мертвенно бледными.

Вампир уже рисовал в своем воображении наслаждение, с каким он обовьет эту красавицу и утолит свою противоестественную страсть ее горячей кровью.

Франциска Суэнца должна была пасть жертвой насильника, так же, как это было уже с цыганочкой в лесу Бэдова, с дочерью лавочника с Толедской улицы или дочерью вдовы из распивочной, одним словом, как со всеми бесчисленными жертвами, которых находили с неизменным признаком — маленькой ранкой на нежной груди у самого сердца.