Или, может быть, я должен перестать звучать так, как будто мне разбили сердце.

Я заерзал. Я прекрасно знал, что камеры могут видеть меня через стены кабинки. Это была золотая клетка.

— Ладно, — сказал звукорежиссер. — Ты молодец. Иди и сделай это.

Я услышал теперь уже бесконечно знакомые звуки синтезатора, которыми начиналась «Любовники (Убийцы)», удары Лейлы по барабанам и затем молниеносную и короткую басовую партию Джереми. Мой голос запел мне в уши, тот Коул был уставшим, его сердце было разбито, а сам он скучал по дому, который пока еще не покинул, но вот-вот собирался это сделать. Я продолжал ждать, когда какая-то часть песни начнет умолять меня добавить еще один слой, но ничего особо не выделялось.

Я закрыл глаза и просто прислушался к своей несчастной спетой исповеди.

Я не хотел уходить.

Я был в наушниках, так что скорее почувствовал, чем услышал, как открылась дверь. В кабинку ворвался поток кондиционированного воздуха.

Я открыл глаза.

Изабел стояла на пороге, холодная и элегантная, как пистолет.

Через стекло я увидел позади нее направленные на нас камеры и Бейби, стоящую возле двойных дверей, открытых в ночи. Несколько сотен человек, собравшихся на стоянке, вытянули шеи, чтобы увидеть происходящее внутри.

Я не понимал.

Изабел ступила в кабинку. Подойдя, она сняла наушники и аккуратно положила их на табуретку рядом со мной. По ее лицу я не мог понять, что было у нее на уме.

Улыбка Бейби была такой огромной, а объективы камер так открыто были направлены на Изабел, из чего я понял, что, невероятно, но она, должно быть, согласилась сниматься. Согласилась участвовать в шоу Коула Сен-Клера. Десятки лиц толпой приближались к двери, пытаясь получше разглядеть, что происходит внутри. Они выглядели так, как будто это было… задумано.

— Изабел, — начал я. Но я не знал, что происходит. так что не мог закончить предложение.

— Та-даам, — сказала Изабел. Большой микрофон рядом со мной уловил ее голос, и он раздался в наушниках, что лежали на табуретке. Ее лицо угрожало улыбкой. Настоящей.

— Калпепер, может, мне не нравится «та-даам», — сказал я, несмотря на то, что в мире не существовало ничего, что нравилось бы мне больше.

Она знала это, так что просто плотно сомкнула свои руки вокруг меня. Это был первый раз, когда она обняла меня прежде, чем я ее. Первый раз, когда я почувствовал, что она обнимает меня так, как будто хочет этого больше всего на свете.

Достаточно громко, чтобы микрофон снова уловил это, она сказала:

— Останься.

Но я оставался. Это она всегда была той, кто уходит.

— Откуда мне знать, что ты тоже останешься?

Она прошептала мне в ухо:

— Я люблю тебя.

Она положила голову мне на плечо, а я прижался к ней, и мы просто обнимали друг друга. Хоть раз что-то было значимым. Я подумал о каждом мгновении стоя на краю, реальном или нет, в поисках чего-то реального или нет, никогда не находя то, что мне было нужно.

Я почувствовал это сейчас. Вот, что мне было нужно.

Сердце переполнял солнечный свет.

Я не хотел думать о камерах, но теперь, когда я снова мог дышать, это было сложно. И сложно было не осознавать, что Изабел создала идеальный финальный эпизод этого шоу, потому что она была чертовски гениальна и знала меня. Эта толпа, должно быть, сейчас умирает внутри.

Я почувствовал, как Изабел дрожит, и у меня ушло мгновение на то, чтобы понять, что она беззвучно и уничтожающе смеется.

— Хорошо, — прошептала она мне в ключицу. — Просто сделай это. Я знаю, что это у тебя на уме, так что просто сделай это.