— И ты из-за этой мути ревешь, как ненормальная? — совершенно чистосердечно удивился я.

— Но если бы ты знал, если бы только ты знал, — отвратительным шепотом прошелестела Наташка, — что он, этот скарабей, означал, ты бы не удивлялся…

— Дура, — сказал я, — не реви, пожалуйста. Сейчас я найду твоего дурацкого жука, если он только на самом деле слетел по дороге.

И я пошел обратно — к платформе сорок второго километра, стараясь шаг в шаг повторить наш путь.

Голова моя была низко опущена, глаза прилежно обшаривали дорожную пыль. А солнце пекло с непередаваемой яростью, словно решило наказать меня за нахальную и глупую самонадеянность. Иголку в стоге взялся отыскать! Трепло!

Шагал я медленно и думал об одном: если найду, все будет хорошо (почему?), а если не найду — дело дрянь… Какое такое дело… Ведь сроду я не отличался никакими суевериями, ни в тринадцатые числа не верил, ни черных кошек не опасался.

А тут втемяшилось: ты должен найти. Можно было подумать, от этого жука зависела вся моя дальнейшая судьба, все благополучие.

Поле кончилось. Я вступил в душную тень орешниковых зарослей. Начало уже ломить глаза, обожженная солнцем шея, казалось, вздувается резиновым пузырем.

И тут пришло в голову: «А может, Наташка этого чертовою жука еще в вагоне потеряла? Чего тогда стараться?» И еще:

«Если не найду, можно и не возвращаться в Сельцо. С платформы — прямиком в город… Нет, так нельзя, а то выйдет — сбежал, струсил». Как я боялся тогда, да, пожалуй, и всю жизнь, что кто-то может меня заподозрить в трусости.

Это была, кстати сказать, полная чушь: кого бояться, чего?

Наверное, от жары и усталости голова моя варила все хуже и неустойчивее.

Пожалуй, я прошел уже половину леса, когда споткнулся о торчавший высоко над дорогой корень и размашисто шлепнулся.

Чертыхаясь, хотел было тут же вскочить, но заметил — блестит! Да-да-да, можете не верить! Блестел Наташкин жук. Ее скарабей вопреки здравому смыслу взял и нашелся. Он валялся в пыли на самой обочине дороги.

Я осторожно взял брошку в руки. Повертел в потных пальцах. Видно, кто-то успел наступить на жука: булавка погнулась и передние лапки тоже.

Не вставая с земли, достал из кармана ножик и стал осторожно выправлять лапки. И тут увидел: на пузике гравировка, всего два слова:

«Наташе — Саша».

Вот так: простенько, но со вкусом…

Или закинуть этого жука подальше в орешник? Кто узнает: нашел я его или не нашел?

Какой еще Саша?

С годами я излечился от приступов ревности. Даже моя бывшая жена не выставила в спецификацию моих недостатков: ревнив! Но тогда в лесу меня колотило на этой коварной и подлой волне так, что и сегодня вспоминать тошно. Никому не пожелаю испытать подобный озноб.

И все-таки я пришел в себя, поднялся, кое-как отряхнул пыль с брюк и поплелся в Сельцо.

Наташка получила своего жука.

А я еще промерил всю дистанцию, теперь уже в обратном направлении, благополучно дождался паровичка, тащившего пять зеленых вагончиков, и отбыл домой.

Могли я вообразить, что спустя многие годы, в обстоятельствах куда более драматических, мне придется вспоминать про «иголку в стоге» и в глазах моих вновь мелькнет золотой отблеск минувшего детства. Только искать достанется… линкор!

Меня, только что разжалованного и дожидавшегося отправки в штрафной батальон (смывать кровью…), вызвал командир полка. Для чего — понять не мог.

Шел, сопровождаемый адъютантом эскадрильи. С тупым равнодушием шел: спешить было ни к чему. Куда спешить?

Носов поглядел как-то вопросительно, без неприязни и отчуждения и спросил:

— Хочешь рискнуть, Абаза?

— Из-под ареста, что ли, сбежать?

— Какие могут быть шутки, Абаза… Слетать надо… и я вроде за тебя согласился, хотя такого права не имею…

Достаточно было услышать «слетать», как голова заработала с поспешностью необычайной: в штрафбатах не летают, штрафникам полагается, искупая вину, гибнуть на земле… А Носов сказал «слетать»! Или я ослышался?

— Командующий флотом берет тебя напрокат и поставит задачу лично, — вновь услыхал я Носова, — ты можешь отказаться… Дело исключительно добровольное…

Командующий выглядел больным или смертельно замученным: щеки запали, глаза ввалились, в пальцах мелко дрожала папироса.