Как ни старался Элай, он не мог не думать о Кайли, и все еще чувствовал на своем плече тепло и тяжесть детского тела, словно воочию видел его предсмертную дрожь.

Элай открыл глаза – видения исчезли: перед ним были привычные предметы, характерные для комнаты больного: тазик, – графин с ледяной водой, книги, журналы и стул, на котором, таращась на него, дежурила проклятая сиделка.

Врачи сказали, что если он и выживет после желтой лихорадки, то выздоровление наступит очень нескоро. Единственное утешение – это пожизненный иммунитет к этой страшной болезни.

Мысли снова вернулись к Бонни. Почему она не возвращается? Ее место здесь, возле больного мужа, а не там, за три тысячи миль, в Нортридже, где ей нечем заняться.

Элай вздохнул и подъехал к маленькому столику возле окна. Взяв последнее, длинное и бестолковое письмо от Джиноа, он снова перечитал его. Элая встревожили какие-то туманные намеки на то, что с Бонни не все ладно.

Да! Он поступил с Бонни плохо, но любит ее больше, чем предполагал, а потому готов предоставить ей свободу, если она этого пожелает. Но если Бонни наделает глупостей…

Элай скомкал и швырнул письмо – оно угодило в фотографию, сделанную летом на Острове Огня в год смерти Кайли. На ней были все трое: он, Бонни и сын. Горечь утраты вновь охватила Элая.

Он очень обрадовался, когда открылась дверь и с шумом вошел Сэт Кэллахан. Маленький, с темными бакенбардами, в очках с золотой оправой, Сэт был одет как всегда с иголочки. Подмышкой он зажал толстый пакет, перевязанный бечевкой.

– Добрый день, – сказал он, слегка кивнув. Сэт всегда был вежлив. Элай, напротив, этим не отличался.

– Как, черт подери, ты разгуливаешь в такую жару в накрахмаленном галстуке? – раздраженно спросил он.

Сэт возился с пакетом.

– Это не твоя забота. Прочитай-ка вот эти бумаги.

Нахмурившись, Элай размотал бечевку и сорвал обертку. Обнаружив связку писем от жителей Нортриджа, он улыбнулся.

– А, доброжелатели. Можно положиться на их информацию. Члены «Общества Самоусовершенствования» составили отчет о поведении Бонни на двенадцати страницах, двадцать семь человек поставили под ним свои подписи.

Все обвинения сводились к тому, что женщине в положении Бонни Мак Катчен неприлично жить одной в магазине и принимать у себя неженатых мужчин, таких как Вебб Хатчисон и Форбс Даррент.

Страницы, запущенные в сторону бюро, зашелестели в воздухе.

– Что, черт возьми, означают слова «ее положение»? – спросил он вспыхнувшего и взволнованного Сэта, который отошел подальше, готовый спасаться бегством.

– Прочти остальные, – предложил Сэт.

Элай прочел другие письма. Многие не имели отношения к Бонни, рабочие плавильного завода жаловались на низкую зарплату и плохие условие труда. Кое, в каких письмах о Бонни только упоминали, но – фраза «в ее положении» фигурировала и в них.

Одно письмо было от врача. Он сообщал, что ему причитается пятьдесят шесть долларов за услуги, оказанные Бонни.

То, о чем Элай боялся даже думать, в этом письме просматривалось явно. Бонни беременна.

Как может она оставаться в Нортридже, зная, что значит для них обоих второй ребенок? Объяснение существует только одно, но Элай был не в состоянии принять его.

Ребенок не от него.

Вскрикнув от боли и ярости, Элай сбросил с колен все бумаги, кроме толстого конверта. В нем, возможно, новости похуже.

– Видимо, мы совершили ошибку, – заметил Сэт, – назначив Даррента управлять предприятиями Мак Катченов. Я наводил справки: он злоупотребляет властью, и рабочие презирают его.

У Элая болели голова и живот.