Вот где я раздобуду себе патронов.

Одолжу у своего друга Колченога, который работает в морге и держит под рукой револьвер, чтобы стрелять в покойников.

11. 1934

Вдруг я вспомнил, что утром должен был сделать один телефонный звонок, но у меня тогда не было никеля, а теперь есть, благодаря сержанту Катку, поэтому я остановился у телефонной будки и позвонил.

Того, кому я звонил, не оказалось дома, и монетку мне телефон не вернул. Я ударил его полдюжины раз кулаком и назвал сукиным сыном. Тоже не помогло. После чего я заметил на трубке мазок горчицы, и мне стало немного лучше.

Придется звонить еще раз попозже, а мои первоначальные семьдесят пять центов тратились как-то деловито. Было бы смешно, было бы над чем смеяться.

В любом случае, есть мне больше не хотелось.

Надо и дальше смотреть на светлую сторону.

Нельзя, чтобы меня это пробило.

Если это меня по-настоящему пробьет, я задумаюсь о Вавилоне, и станет только хуже, потому что уж лучше я подумаю с Вавилоне, а не о чем-нибудь другом, а задумавшись о Вавилоне, я не смогу ничего делать — буду лишь думать о Вавилоне, и вся моя жизнь развалится на куски.

Как бы то ни было, так все и шло последние восемь лет, с самого 1934 года, когда я и начал думать о Вавилоне.

12. Блондинка

Когда я входил в морг за самым Залом правосудия на Мерчант-стрит, оттуда выходила плачущая женщина. Одетая в меховую шубку. Дамочка, судя по всему, весьма изысканная. Короткие светлые волосы, длинный носик и рот, который выглядел так хорошо, что у меня заболели губы.

Я уже давно ни с кем не целовался. Трудно отыскать людей, которых можно поцеловать, если у тебя в кармане совсем нет денег, да и сам ты — такой задрот, как я.

Я никого не целовал со дня перед Пёрл-Харбором. Тогда была Мэйбл. В историю о своей любовной жизни я пущусь позже, когда ничего другого происходить не будет. То есть вообще ничего: ноль.

Спускаясь по лестнице, блондинка посмотрела на меня. Посмотрела так, будто мы знакомы, однако ничего не сказала. Плакала дальше, и все дела.

Я оглянулся через плечо: может, за мной идет кто-то еще, на кого она могла посмотреть, но в морг заходил я один, так что, судя по всему, она смотрела на меня. Странно.

Я повернулся и пронаблюдал, как она уходит.

Блондинка остановилась на обочине, подъехал шестнадцатицилиндровый черный «кадиллак ла-салль» с шофером, и блондинка в этот лимузин села. Казалось, машина появилась из ниоткуда. Сначала ее не было, а потом — была. Когда машина отъезжала, дамочка смотрела на меня из окна.

Шофером у нее был очень крупный и гадкий на вид господин. Лицо как у Джека Демпси и массивная шея. Как будто он с удовольствием провел бы десять раундов с вашей бабушкой, да еще так, чтобы до конца на ринге продержалась. После чего ее можно будет везти домой в галлонной банке.

Когда лимузин отъезжал, шофер повернулся ко мне с широкой ухмылкой, как будто у нас с ним был общий секрет: старые кореша или что-то вроде.

Раньше я его никогда не видел.

13. «Сыщ»

Колченога, своего друга из морга, я нашел в комнате для вскрытия — он сидел и таращился на мертвые груди дамского трупа, лежавшего на каменном столе. Очевидно, дама ждала своего индивидуального вскрытия. На этом свете можно получить только одно.

Колченог совершенно ушел в разглядывание ее сисек.

Женщина была симпатичная, но мертвая.

— Ты не слишком для этого старый? — спросил я.