Но не срослось, и сын бывшего князя Перемышля, Иван, бежал от гнева Владимирко Галичского. То была не трусость. Дружина Владимирко сильно больше была, а галичане так и не помогли тому князю, которого сами же к себе и звали. Нельзя управлять теми, кто тебя предает сразу же при первой опасности.

— Ты же знаешь, что тогда не хватило времени Ивану Ростиславовичу, дабы собрать больше войска и дождаться помощи от киевского князя, укрепить стены Галича, — прошипел Мирон, который и слушать не хотел о поражении, а все случившееся списывал на промысел божий.

— Знаю, что Владимирко, уйдя из города с дружиной надолго, быстро развернулся и прибыл под стены своего же города. А мы отступили из Галича. А вот к Богояру вопросы есть… — припечатал Воисил. — Нету более никого, кто мог предать. Да и когда мы прорывались из Галича, соратники наши из сотни Богояра бились на стороне Владимирко.

— А самого Богояра не было! — настаивал на своем Мирон.

Могло сложится впечатление, что разговаривают или равные в своем статусе люди, или же простой воин старшей дружины, Воислав, указывает своему же командиру, нарушая наряд в дружине. Однако, таков был Воеслав — пожилой воин, немало повидавший, многомудрый. К его мнению прислушивались многие, даже старший сотник. А получать назначение Воеслав никогда не хотел, сообщая, что он лишь воин, того и хватит.

Для Мирона тема с предательством Богояра была сложна по многим причинам. Здесь и без женщины не обошлось, ну и сотник Богояр был ранее непосредственным командиром Мирона. И десятник сейчас испытывал бурю эмоций, противоречащих друг другу. Это была и ненависть, и признательность, желание убить и желание обнять и простить.

И все же Мирон верил в то, что сотник Богояр, не был виноват, значит, нужно помочь его сыну. Если сотник погиб, что весьма вероятно, то Мирон был готов принять опеку над сыном своего командира, пусть даже другие будут против. К тому же сейчас он выполнял приказ князя.

А еще была одна тайна у Мирона, его личная тайна, любил он мать Влада, Агату. Видел, как Богояр к ней плохо относится и тихо любил, о чем знала и женщина.

— Князь едет, — Воисвет первым заприметил полсотни ратников, которые приближались к площади, где уже закончилась агитация вступать в дружину к Ивану Ростиславовичу.

Старик Воисвет только притворялся пожилым и болезненным, на самом деле, его зрению могли позавидовать многие молодые воины, а его ловкость во владении топором могла бы соперничать с умениями самого князя. Старик никогда не стремился быть командиром, он вообще хотел бы сесть на землю, но и оставить Ивана Ростиславовича не мог, сдерживаемый клятвами, как на кресте православном, так и на капище Перуновом. Может, были еще какие причины, что не позволяло старику закончить свою карьеру воина.

— Князь, ты поговорил с Геркулом? Он с нами? — спросил Воисил у подскакавшего Ивана Ростиславовича.

Именно к этому сотнику, старому товарищу многих дружинников князя, отправился с поляны Иван Ростиславович, потому не видел, как уводят отрока, облик коего был знаком князю.

Князь лишь покачал в отрицании головой. Ему было неприятно понимать, что после того, как он лишился и Галича, и своего Звенигорода, в котором ранее сидел, не многие будут видеть в нем силу. Важно же попасть в дружину того князя, который на земле сидит, да кормит своих воинов не только походами, но и с земли. А еще семьи… Многие дружинники лишились своих семей, когда отправились за князем. Геркул, видимо, так не хотел.

— Мирон, сколь люда решили пойти за мной? — спросил князь, не спешиваясь, гарцуя на своем коне.

— Меней трех десятков, князь, и… — Мирон замялся.

— Ну же, Мирон, чай не девица в мужской мыльне, сказывай! — потребовал князь, находящийся не в самом лучшем расположении духа.