Я изнывал от недостатка информации. Не люблю такие моменты, когда не все понятно и нет логичного объяснения обстоятельствам и поступкам. Зачем отдавать детей, зачем тут, у Подола толпиться, если можно выйти из города и спокойно переждать бурю в ближайших лесках, или заводях? Ответ нашелся тогда, как мы подошли к Подольским воротам.

— Всем стой! — закричали впереди, дублируя приказ князя, который, пусть и кричал, но его слова тонули в плаче и стоне толпившихся рядом с нами людей.

Началось томительное ожидание. Как там говорили в таком далеком будущем? Сложнее всего ждать и догонять. Так вот, я бы лучше догонял, чем ждал в такой обстановке всеобщей паники и горя. Во мне просыпалось то самое стремление, жажда, защитить, уберечь, прикрыть собой, чувство, которое некогда подвигло меня выбрать стезю военного, ну и наемника чуть позже. Огрубел я не сразу, а повидав всякого на войне.

Только минут через шесть-семь Никифор подскакал ко мне и еще трем десятникам и стал доводить информацию. У них с Боромиром и князем состоялась что-то вроде «летучки» не слезая с коней.

— Ворота удерживают великокняжеские стражники. Они пропускали горожан, но на тех стали нападать какие-то тати. Как только уходят обыватели в лесок, или чуть подальше от крепостных ворот, то на них нападают… половцы, — сообщил полусотник.

Мне кажется, или тут, чуть что не так, то виноваты половцы? Может это так отрабатывает какая банда из самого Киева, по примеру той, что хотела поживиться и за счет меня, там, на поляне у Глебова двора.

— Что скажете? — спросил Никифор у всей полусотни.

Наделение меня чином десятника, да еще вместо погибшего Мирона, означало, что теперь в моем подчинении не девять новиков, а еще и двенадцать ратников. И пусть они смотрели на меня, как Ленин на буржуазию, это не важно. Хотят скинуть меня? Пусть бросают вызов, или идут жалуются князю, словно малые дети, а не мужественные воины. В целом, несколько безразлично мнение десятка покойного Мирона, мне не взгляды влюбленные нужны, а работа, и мы работать будем пуще прежнего, даст только Бог выбраться спокойно из Киева.

— Якун, чего молчишь? — спросил Никифор у одного из десятников.

— А что сказать? Прорываться нужно, конечно. Пусчай открывают стражники ворота, да выпускают по-хорошему, иначе может наш князь сделать и по-плохому, — отвечал Якун и в принципе, с ним нельзя было не согласиться.

— Дозволь, Никифор, мне сказать, — решил я несколько добавить к сказанному.

Отметил, что после моих слов никто не скривился и не проявил какого негатива. Это хорошо, значит начинают меня воспринимать, как должное. Хотя… нет, «мироновцы» морды чуть отвернули. Приструним еще их.

— Говори, десятник! — повелел Никифор, подчеркивая мой статус.

— Договориться нужно со стражниками и посмотреть со стен нужно, что и как происходит, после выходить. Что, если там две, три сотни ватажников? — сказал я.

Никифор задумался и через минуту уже устремился в сторону князя, который все так же находился во главе нашей колоны.

Шли минуты, частью дружинникам пришлось спешиться и заняться оттеснением толпы, которая все пребывала и среди них появлялись те, кто еще лелеял надежду на нашу защиту. Но в чем она может заключаться? Чтобы мы вышли вместе с толпой и провожали ее? Глупо. Если кто и нападет, то наша дружина будет стеснена в действиях, обыватели станут только под ногами путаться. Сгинем все.

Единственная возможность — это выйти в поле и попробовать вызвать на себя тех, кто грабит киевлян. И сделать это не только для того, чтобы защитить гражданских, но и чтобы иметь возможность уйти самим. Приходили сведения, что и еще одни киевские ворота, Лядские, подверглись атаке бунтовщиков. Да и добраться до них, это пересечь весь город по диагонали, так что не вариант.