Теннисон с Брюстером уставились на него, как будто на блюде плавал в подливке марсианин.

— Что это? — дрожащим голосом спросил Теннисон.

— Это запечённый говяжий филей, — ответила я.

У брата было такое выражение, будто его вот-вот стошнит.

— Где ты его взяла?

— В магазине, где же ещё?

— Я, пожалуй, воздержусь.

— То есть как это «воздержусь»?! Я полдня с ним возилась, а он, видите ли, «воздержится»!

Теннисон обернулся к Брю. Тот с улыбкой спросил:

— Всё ещё отказываешься от мяса?

— Когда мне его захочется, тогда и стану есть! — заявил братец.

Меня по-настоящему задело, что у этих двоих есть общая тайна, о которой я не имею понятия.

— Может, вы всё-таки расскажете, в чём тут дело?

— Не за столом, — отрезал Теннисон и наполнил свою тарелку спаржей, присовокупив, что это ещё не делает его вегетарианцем.

— Прекрасный обед, Бронте, — сказала мама, но вместо того, чтобы есть, встала из-за стола и пошла перемывать противни и кастрюли, оставшиеся после моей готовки.

Папа никак не отозвался о кушаньях. Он вообще ни о чём не отозвался. Сидел и ковырялся в своей тарелке, уставившись на еду взглядом, в котором сочетались холод и жар — как будто он вёл против говяжьего филея яростную вендетту, а стебли спаржи, видимо, казались ему смертоносными копьями, которые он всей душой ненавидел.

Молчание за столом становилось невыносимым. Его необходимо было прервать, но, должно быть, кроме меня, этого некому было сделать.

— Обычно у нас за обедом всё совсем не так, — сказала я Брю. — То есть, так тихо никогда не бывает. Мы, в общем, всегда разговариваем, особенно когда у нас гости. Не так ли, папа?

Ага, папа понял намёк.

— Итак, конкретно — как давно вы знаете друг друга? — спросил он, но, как ни странно, тон его отдавал горечью.

— Мы начали встречаться три недели назад, если вы это имеете в виду, — ответил Брю. — Но мы знаем друг друга с начальной школы. Или, во всяком случае, знали друг о друге с начальной школы.

Папа сунул в рот кусочек мяса и заговорил, пережёвывая:

— Приятно слышать. — Он отрезал ещё кусочек. — Благословляю тебя, дитя моё, — сказал он, обращаясь ко мне. — Via con Dios.

Такой ереси от своего отца я ещё никогда не слыхала. Я повернулась к маме — как она среагирует? Но она по-прежнему занималась мытьём посуды, повернувшись ко всем спиной.

Моему терпению пришёл конец.

— ДА ЧТО С ВАМИ СО ВСЕМИ ТАКОЕ?! — взвилась я.

Некоторое время все молчали. Потом папа проговорил:

— Ничего особенного, Бронте. Я просто волнуюсь за нашу маму. Она с такой самоотверженностью трудится на своих вечерних курсах по понедельникам, что я начинаю опасаться за её здоровье. — Он пронзил мамину спину таким взглядом, будто произнёс обвинение.

И тут я вдруг поняла, что это обвинение и есть.

На краткий миг я заглянула в глаза Брю — в них была паника. По тому, как он сжимал в руках вилку и нож, можно было подумать, что он в любой момент готов использовать их в качестве оружия. Посмотрев на Теннисона, я обнаружила, что он сидит, упершись раскрытыми ладонями в стол и не отрывая глаз от своей тарелки, будто произносит про себя молитву. «Нет, — внезапно осознала я. — Мой брат собирается с духом! Он к чему-то приготовился. К чему?»

И тут мои шоры упали. Полная картина происходящего вспыхнула в моём сознании во всём своём ужасающем великолепии.