Наверно, к этому времени я должна была бы не помнить себя от тревоги и волнения, но на самом деле мною владело всего лишь любопытство, сродни любопытству зевак, взирающих на последствия дорожной аварии. Бесчувственность словно окутала меня невидимой оболочкой — наверно, такова защитная реакция психики. Я бы, пожалуй, подслушала их разговор, если бы из гостевой до моих ушей не донёсся горестный стон.

Я влетела в комнату приёмных братьев. Брю сидел на постели, согнувшись и обхватив себя руками, и монотонно раскачивался взад-вперёд. Он был один — Коди уже обзавёлся парочкой друзей и отправился к одному из них с ночёвкой.

— С тобой всё в порядке? — спросила я.

— Нет! — резко выдохнул он. — То есть, да. Просто оставь меня в покое, хорошо?

Он снова согнулся; сквозь стиснутые зубы пробился мучительный стон.

— У тебя болит живот? — спросила я.

— Да, живот, — выдавил он. — Живот болит.

Я пощупала его лоб. Температура нормальная, но Брю был весь в поту. Я провела пальцами по его руке — кожа на ней покрылась гусиными пупырышками, да такими, что мне казалось, будто я читаю книгу по методу Брайля.

— Я принесу тебе чего-нибудь, — сказала я, пытаясь припомнить, что за биологический кошмар нам сегодня скормили в школьной столовке. Боль в желудке — это понятно, с этим я справлюсь. Проблема легко решалась с помощью содержимого небольшой бутылочки, вкусом похожего на мел.

По дороге в ванную, где была аптечка, я специально сделала небольшой крюк, чтобы пройти мимо прихожей — оттуда доносился неясный голос мамы. Папа сидел на ступеньке лестницы, наблюдая за происходящим. Вид у него был совершенно спокойный, даже беззаботный, и я, помню, ещё подумала тогда, до чего же это странно. Но поскольку с подобными эпизодами в семейной драме — когда мамин любовник заявляется с визитом — мне сталкиваться ещё не доводилось, то как я могла судить, что нормально, а что нет? Вместо того, чтобы ломать себе над этим голову, я отправилась дальше, а вскоре вернулась к Брю с флаконом Maalox. Он выглотал лекарство прямо из горлышка.

— Спасибо, — сказал он всё так же сквозь зубы. — Мне теперь лучше. Прошу тебя, уйди.

Он повернулся к стене лицом и натянул одеяло на голову, давая понять, что разговор окончен.

К тому времени, когда я покинула гостевую, Торлок уже ушёл. Родители сидели на кухне. Папа обшаривал холодильник в поисках какого-нибудь низкоуглеродного лакомства. Мама листала поваренную книгу. У меня возникло впечатление, что петля времени забросила меня в какой-то другой день.

— Э… Как оно всё прошло?..

Никто из них ничего не ответил; но когда они поняли, что я не отстану, папа смилостивился:

— Мама попросила его уйти, и он ушёл.

— И всё? — изумилась я. — Просто ушёл? Насовсем?

— Мы установили границы, — отозвалась мама. — Границы и правила.

— Какие правила? Вроде «придёшь сюда ещё раз, и я получу решение суда, чтобы ты не приближался ко мне на милю» — так, что ли?

Папа засмеялся, и мама бросила на него недовольный взгляд. Впрочем, не очень сильно недовольный.

— Нет, — сказала она. — Не совсем.

Она перелистнула страницу, и я захлопнула её книгу, придавив ей палец.

— А какие тогда?

Она вздохнула — опять этот неглубокий вздох, словно речь шла о каких-то пустяках.

— Понедельники остаются понедельниками, — сказала она. — Вечер понедельника я провожу вне дома.

Обычно я соображаю быстро, но сейчас мне понадобилось несколько минут, прежде чем её слова прошли через мои уши, достигли мозга, а потом камнем ринулись вниз, в солнечное сплетение.