|
Екатерине I, Анне Иоанновне и Анне Леопольдовне, как им казалось, были свойственны одинаковая похотливость, одинаковые излишества в наслаждениях и в жестокости, одинаковое пристрастие к шутам и уродцам в сочетании с одинаковой погоней за роскошью и желанием пустить пыль в глаза. Такие же, как у них, приступы буйства и такой же всепоглощающий эгоизм сдерживались у Елизаветы I стремлением казаться «милостивой» – соответствовать прозвищу, данному народом. Разумеется, те, кто был наиболее приближен ко двору, отмечали сотни особенностей у каждой из этих склонных к крайностям особ. Но кто-то, кто не жил в их тени, наверное, мог и спутать одну с другой… Кому – Екатерине I, Анне Леопольдовне или Анне Иоанновне – пришла в голову безумная затея устроить свадьбу шутов в ледяном дворце? Которая из них, из этих всемогущих ненасытных женщин, взяла себе в любовники простого казака, царского певчего из домовой церкви? Которой было все равно, чем развлекаться: гримасами своих карликов или стонами мучеников на дыбе? Для которой плотские радости были неотделимы от политических деяний? Которая была добрейшей душой, удовлетворяя при этом самые низменные свои инстинкты, и выставляла себя набожнее некуда, на каждом шагу оскорбляя Создателя? Которая, едва умея читать и писать, открыла в Москве университет и дала возможность Ломоносову заложить основы нового русского языка? Для ошеломленных современников на этом коротком отрезке времени не было трех цариц и одной регентши – для них существовала единственная женщина с тираническим темпераментом и алчностью к наслаждениям, и это она – под разными именами и разными масками – положила начало эре матриархата в России.
Может быть, именно потому, что Елизавета так любила мужчин, ей так нравилось и властвовать над ними. А они, эти бахвалы и хвастуны, так и норовили стать ее подкаблучниками, сами так и просили попирать их ногами! Размышляя о судьбах своих знаменитых предшественниц, Екатерина пришла к выводу, что способность быть одновременно и по-мужски уверенной при решении политических задач, и по-женски податливой в постели, непременно должна отличать всех ей подобных, если они хотят настоять на своем мнении по поводу государственных дел. Самодержавная власть отнюдь не ослабляет чувственности, не притупляет ее – наоборот, возбуждает. И чем большую ответственность за управление народом она несет, тем большую испытывает необходимость в удовлетворении врожденного инстинкта, заглушаемого на время скучными официальными разговорами. Разве это не доказательство природной двойственности женщины, которая призвана не только дарить и получать удовольствие и производить на свет себе подобных, но может не хуже вершить судьбы целых народов? Внезапно Екатерину поразила исторически подтвержденная очевидность: Россия в большей степени, чем любая другая земля, является империей женщин. И она принялась мечтать о том, как станет формировать страну в соответствии со своими представлениями, просвещая, но не лишая присущих ей извечно свойств. Эпоха от Первой Екатерины до Второй была ознаменована постоянным развитием нравов. Примитивное восточное варварство уже приукрашивает себя веяниями западной культуры. Новая царица решила продолжить и поддержать это превращение. Но самым большим ее желанием было сделать так, чтобы все позабыли о ее германских корнях, о ее немецком акценте, о прежнем ее имени – София-Августа-Фредерика д’Ангальт-Цербстская, чтобы она стала для всего русского народа самой русской из всех властителей страны, императрицей Всея Великия, Белыя и Малыя Руси Екатериной II. Ей было всего тридцать три года, и целая жизнь, позволяющая доказать свое превосходство, открывалась впереди. Времени для той, кто, как она, верит в свою звезду и в свою страну, хватит. Неважно, что Екатерина не родилась в этой стране, важно, что она выбрала ее! Нет ничего благороднее, думала новая русская царица, чем строить свое будущее независимо от национальности и генеалогии. |
