|
Он был «глухаристом», то есть следователем, в чьем ведении, или правильно выражаясь, производстве, находились нераскрытые уголовные дела — «глухари». Должность, в некоторых отношениях, халявная, оставляющая массу свободного времени — в зависимости, конечно, от того, как подходить к своим обязанностям. Ковалев мог назвать пару следователей, которые «сидели на глухарях», но при этом что-то делали, действительно пытались расследовать преступления, а не только засыпали уголовный розыск никому не нужными отдельными поручениями с требованиями кого-то установить и что-то перекрыть. Сегодняшний следователь к их числу не относился, но в данной ситуации спихнуть на других свою работу не мог, а потому старался по мере сил испортить всем настроение. Раз уж испортили ему.
— Он… Он вырвал у меня сережки. Золотые, маленькие такие… — Когда и где это произошло? И по каким признакам вы его опознаете? — Да недалеко от рынка, вечером… А когда? Я уже и не помню, когда. Месяц, наверное, назад. — В уголовном деле стоит дата — второе июня тысяча девятьсот девяносто пятого года. Вы не оспариваете ее? — следователь смотрел на свою ручку уже не просто с брезгливостью, а с откровенной ненавистью. Костя подумал, что еще немного — и он взглядом прожжет в протоколе дырки. — Нет, — испугалась женщина. — Не… Не оспариваю. — По каким признакам вы его опознаете? — Что? — Я говорю, по каким признакам вы его опознаете? Может, это вообще не он? — Да нет, это он, — женщина испуганно посмотрела на Славу, он ей подмигнул, и она вздрогнула, явно жалея, что согласилась прийти. — Ну хорошо, — следователь смилостивился, ткнул в протокол ненавистной авторучкой и, завалив голову на плечо, начал быстро писать. — Значит, вы опознаете его по приметам внешности, цвету волос, лицу… Да? — Да, — убитым голосом подтвердила потерпевшая. Когда опознание была закончено, следователь приступил к допросу Римского, а Николаев пошел проводить посторонних в коридор, молодой человек, бывший понятым, остановился и конфиденциально поинтересовался у опера: — Скажите, товарищ следователь, я так понял, что он у нее серьги отобрал? — Да, так оно и было. — И вы его поймали? — Как видите. — То есть его теперь будут судить? — Скорее всего. — А серьги он, наверное, уже продал… Спасибо большое. Вот видишь, Верочка, так всегда: дурака, который копейки украл, сажают, а бандитов никто и ловить не будет… Ответ Верочки Николаев не слышал. Заперев дверь, отделяющую помещение уголовного розыска от общего коридора, он вернулся в кабинет, где Петров и Ковалев готовили кофе. В соседнем брезгливый следователь допрашивал Римского. — Он нас теперь возненавидит, — сказал Петров, разливая по чашкам кипяток. — Лежали у него «глухари» на полках, можно было с них пыль сдувать и радоваться, значительность из себя строить и всем жаловаться, что опера только водку жрут… Теперь работать придется. Интересная у нас система, такое ощущение, что никому, кроме нас, это и не надо. Ни тетке той, потерпевшей, ни следаку… А уж потом — и подавно. Она на серьги свои давно рукой махнула, радуется, наверное, что тогда вообще живой осталась. Теперь новые волнения прибавятся — будет ждать, когда ей мстить придут, в газетах сейчас об этом много и красочно пишут… Следак на нас дуться будет, что работу ему нашли — придется теперь бумажки писать, ездить куда-то. Всем плохо, и во всем мы виноваты. |
