Я снова кивнула и заметила, что мы оба зашагали быстрее и не глядя друг на друга.

— Была и другая причина, — нервно заговорил он, наклонился и поправил Джону шапочку, которая съехала на глаза. — Она была ярой антиамериканкой. Ты знаешь, я сам не прочь покритиковать наше правительство. Но у меня волосы дыбом вставали, когда за это принималась она. Мне приходилось просто стискивать зубы, чтобы не сказать ей: «Удивительно, что ты вообще говоришь по-английски».

Я улыбнулась, сделав вид, что с огромным интересом наблюдаю за мальчишками, которые играли в футбол трое на трое.

— И потом, ее запах… — сказал Итон.

— Что, она не любила мыться?

Он покачал головой:

— Нет. Она была совершенно чистая. Пользовалась хорошими духами, и все такое. Но дело в ее естественном,

— А у меня есть запах? Когда я не пользуюсь духами? — забеспокоилась я — вдруг мой запах Итону тоже не нравится и наша физическая близость так и останется в области фантазии?

Итон взглянул на меня и покраснел.

— Да. У тебя есть запах, — медленно сказал он.

— И какой? — Сердце у меня забилось.

Он остановился, повернулся ко мне и посмотрел прямо в глаза.

— Ты пахнешь цитрусами. Сладко, но не слишком.

Выражение его лица развеяло мои последние сомнения. Теперь я была уверена — Итон любит меня точно так же, как я люблю его. Я улыбнулась, почувствовав себя невероятно легко, а он взял меня одной рукой под локоть, второй по-прежнему толкая коляску. Прежде мы часто так ходили, но на сей раз все было по-другому. Это был пролог к чему-то большему. Потом Итон притянул меня к себе. Закрыл глаза, прижался лицом к моей шее и вдохнул.

— Да. Ты пахнешь апельсином, — шепнул он. — Совсем как рождественский апельсин.

По моему телу словно прошел электрический разряд, и я поняла, что значит выражение «ноги подгибаются». Я закрыла глаза и крепко обняла Итона. А потом, в самом центре Холланд-парка, на глазах у футболистов, собачников и детишек, мы с Итоном впервые поцеловались по-настоящему. Не знаю, сколько это длилось — десять секунд или пять минут, но мне показалось, что весь мир вокруг нас остановился. Не замерли только наши сердца, они бились рядом. Теплая рука Итона скользнула под мою куртку, и его гибкие, длинные пальцы прижались к моей спине. Помню, как нестерпимо мне захотелось ощутить прикосновение его кожи.

Когда наши губы, наконец, разомкнулись, Итон произнес мое имя — так, как никто еще его не произносил. Его голос был полон страсти и желания. На глаза у меня навернулись слезы, когда я взглянула на него. Это был все тот же Итон, тощий школьник на игровой площадке. Мой лучший друг. И в то же время кто-то другой.

— Мне кажется, ты знаешь, почему мы с Сондриной расстались.

— Да. Кажется, знаю.

Я чувствовала, что вся сияю, — меня переполняло предвкушение того, что должно было произойти. Того, что началось сегодня и не закончится никогда. Я взяла его под руку; мы развернули коляску и пошли домой.

Два года спустя

Великолепный летний день в Лондоне. Я в Холланд-парке. На мне шифоновое платье цвета слоновой кости — такое мягкое, что мне все время хочется пощупать ткань. На спине — V-образный вырез, спереди — сборки и бисерная вышивка. Свободный покрой — романтично и просто; платье развевается на ветру. Продавщица в кенсингтонском магазине для новобрачных сказала, что модельер вдохновился эпохой короля Эдуарда — судя по всему, Итону должно понравиться.