Глеб стоял, вслушиваясь в тишину и думая, что делать дальше. В печке потрескивали, догорая, дрова, где-то неподалеку длинными очередями палили из стрелкового оружия – боевики пробовали на прочность оборону блокпостов. Старший прапорщик успел выстрелить всего один раз, в самом начале, и, если бы этот выстрел привлек чье-то внимание, здесь давным-давно было бы полно вооруженных людей. Поскольку никто так и не появился, можно было считать, что инцидент прошел незамеченным. Значит, решил Глеб, время у меня есть. Вот только бы мой прапорщик не отрубился от шока и потери крови.

Он взглянул на Славина и увидел, что тот смотрит на него снизу вверх полными ненависти бешеными глазами.

– Говорить будешь? – спросил Глеб.

– Пошел на х… – ответил прапорщик. – Стреляй и катись отсюда к едрене фене.., козел.

Глеб пожал плечами, повел носом, принюхиваясь, и огляделся. Вокруг опрокинутого стола растеклась небольшая лужица пролившегося из кружек спирта. Спички обнаружились на полочке возле печки. Глеб чиркнул спичкой и бросил ее в лужу. Раздался тихий хлопок, взметнулось невысокое голубое пламя. Удовлетворенно кивнув, Слепой поднял с пола откатившуюся в сторону трехлитровую емкость со спиртом, отвинтил колпачок и, одним ловким движением перевернув флягу, принялся щедро поливать прапорщика прозрачной, издающей дурманящий запах чистого алкоголя жидкостью.

– Ты что делаешь, гад? – прохрипел Славин, отплевываясь от попавшего в рот спирта.

– Дезинфицирую, – безмятежно ответил Слепой. – Раны необходимо промыть, а то может случиться гангрена.

Спирта в емкости было много, и Глеб вылил все до последней капли. Девяностошестипроцентный алкоголь пропитал поношенную афганку старшего прапорщика насквозь и ручейком потек по грязному полу прямо к продолжавшей гореть лужице возле стола. Заметив этот ручеек, прапорщик страшно захрипел, глядя на него выпученными от ужаса глазами, и попытался отползти, отталкиваясь от пола здоровой ногой и локтем левой руки. Из его ран текла кровь, смешиваясь со спиртом и придавая ему красноватый оттенок.

– Потуши, – прохрипел он непослушными губами. – Слышишь, потуши! Ты же русский.., христианская душа! Что ж ты делаешь, нелюдь?

– Христианская душа, говоришь? – переспросил Глеб, задумчиво наблюдая за тем, как прозрачный ручеек медленно, но верно подбирается к озерцу голубого пламени. – А где была твоя христианская душа, когда ты своих же солдат, которые погибли в бою, хоронил в выгребных ямах, чтобы переправить в Москву очередную партию фальшивых баксов? Где теперь их кости гниют, в каком ущелье, в какой речке? Об этом ты думал когда-нибудь, христианин?

– Баксов? – переспросил Славин. – Каких ба… Ах, вот оно что! Слышишь, парень, погаси огонь, я все скажу. Все как на духу, клянусь!

– А стоит ли? – с сомнением спросил Глеб. Ручейку оставалось проползти каких-нибудь десять сантиметров, чтобы превратиться в реку голубого огня. – Что ты можешь мне сказать, подонок?

– Все! Все, что знаю.