Заплачу».
«Ну, па, оставь его, не делай ему больно», — говорит девушка, натягивая трусики.
Она глядит на меня свысока, как милостивая мадонна.
Я боюсь.
Я до смерти боюсь и не могу не смотреть на этот чертов нож, который у него в руке.
Сейчас меня распотрошат, как свинью. Папа и дочка вместе. Завернут окровавленные останки моего тела в этот проклятый полиэтилен, которым закрыты кресла. Они его положили, чтобы их не запачкать.
Они всегда так делают.
Я знаю.
Мне очень плохо.
«Что ты хотел сделать с моей дочкой, поганец?»
«Ничего, клянусь».
«Как это ничего? Почему ты на нее навалился, как животное?»
Я не знаю, что ему ответить.
Плачу.
Ощущаю во рту приторный вкус крови и слез.
«Что ты хотел с ней сделать?»
Почему он опять меня об этом спрашивает?
Любому понятно, что я с ней хотел сделать. Черт возьми.
«Ээээ, поганец, ты отвечать будешь?»
Бьет меня в бок.
Я ору.
Девушка сидит и продолжает как ни в чем не бывало жевать свою проклятую американскую резинку.
«Ну?»
«…Я хотел… хотел… заняться с ней любовью. Я заплачу, за все заплачу, честное слово».
«Хорошо. Именно это я и хотел услышать. А теперь вставай».
Он поднимает меня.
Усаживает на диван рядом со своей дочкой, которая между тем вытащила из ящика плеер и разлеглась, надев наушники. Двигает коленками в такт музыке.
«Покажи-ка».
Отец подходит ко мне, поднимает мою губу и осторожно смотрит внутрь.
«Не беспокойся. Заживет».
«Чего вы от меня хотите? Денег? Машину?»
«Нееет, ничего такого. Меня твое добро не интересует. Я хочу, чтобы ты продолжал то, что делал с Присциллой. Хочу, чтобы ты совокупился. Хочу, чтобы ты занялся сексом. Но не с Присциллой, а с ее сестрой Пьерой. Увидишь, тебе понравится».
«Какая Пьера?» — спрашиваю я в отчаянии.
«Она с виду ничего, и ей очень хочется, бедняжке. Пришла пора размножаться. Иди».
Он снова берет меня за ухо, горячее и красное, и тащит.
«Куда вы меня ведете? Куда вы меня ведете?»
Он тащит меня через гостиную, за обеденный стол, за бар, к двери.
Открывает ее.
За дверью темнота.
Черное пространство, и никакого света.
«Давай, иди туда, там тебя ждет Пьера».
Я падаю на пол.
Ползу на четвереньках.
Цепляюсь за бар, моля о милосердии. О человеческом милосердии.
Он опять пинками отпихивает меня.
«Полегче, жеребец!» — говорит он, смеясь сквозь обломки зубов.
Хватает меня за волосы.
Поднимает с пола.
Крутит меня и толкает к двери.
Я упираюсь, но он сильнее.
Я сопротивляюсь, но сделать ничего нельзя.
Он швыряет меня.
«Неееет. Неееет. Неееет. Неееет. Неееет. Нееееет», — ору я и лечу в темноту.
Дверь закрывается.
Иииииеееееее. Бум.
Спускаюсь вниз, еще вниз.
Тяжело и неловко падаю на цементные ступени.
Ударяюсь головой.
В глазах у меня вспыхивают красные лампочки, идут фиолетовые круги.
Ударяюсь спиной.
Какое-то время лежу так, на полу, ощущая боль в теле.
Пробую пошевелиться, но не получается.
Поднимаюсь.
Ползу на одну, две, три ступени вверх, к двери, как раздавленный паук.
Дверь заперта снаружи.
Я принимаюсь колотить по ней кулаками.
«Откройте. Откройте. Выпустите меня, сволочи».
Не открывают.
Не открывают.
Не открывают.
Мне холодно.
На мне одна рубашка.
Я опять стучу кулаками.
Воздух сырой.
Странный запах, как будто чего-то протухшего и прогорклого. |