Тут наконец прилетел запоздавший самолет.

Мы долго поднимались сквозь непролазный слой облаков — казалось, мы в них совсем увязли. Вторая бессонная ночь. Уже засыпая, я слышала, что принесли бутерброды, правда, их почему-то не дарили, а продавали. Леню давно сон сморил.

Вдруг будто колокольчик звякнул над ухом. Я посмотрела в иллюминатор. В ясной черноте ночи — абсолютно безоблачной — под куполом небесным полыхало изумрудное с лимонным и аметистовым полярное сияние. Корона и развевающиеся протуберанцы, которые разгорались прямо на глазах.

Я крикнула:

— Северное сияние!

Леня с трудом открыл глаза, глянул на игру энергетических токов и волшебных пространств, после чего пробормотал, неумолимо засыпая:

— Да ладно тебе, там, на Груманте, мы это сияние сто раз увидим!

Глава 7

«Северный полюс алкоголя не терпит!»

Прямо из самолета мы шагнули в сырую темень. Лил дождь, с моря задувал колючий ветер. По левое крыло поднималась отвесная гора, скрытая туманом и облаками, справа расстилался дикий брег, свинцовый океан и огоньки горели вдалеке — то ли корабли на приколе, то ли маяки. Вода светилась, а воздух — Леня потом говорил, что вмиг почувствовал, — воздух Лонгиербюена был слишком чистый, явно разреженный.

Название городка мы стали с легкостью произносить лишь к концу нашего путешествия. Что было трудного, почему так ломали язык? Казалось бы, проще простого: Лонгиербюен, что означает «поселение Лонгиера», по имени романтика-бизнесмена, который открыл здесь шахты и начал добывать уголь. Через пару лет он продал свой бизнес норвежской компании. Сквозь клочья тумана вырисовывались на горах остовы башенок — то ли они работают эти шахты, то ли заброшены, то ли серединка на половинку, непонятно.

В аэропорту нас встретило чучело белого медведя. Мы на него посмотрели неодобрительно. Наутро такое же чучело попалось нам на глаза в Полярном музее. В приюте «Base Camp», где мы собрались немного выспаться, дощатые стены были обиты пятнистыми шкурами нерп.

Мы с Леней плохо относимся к шкурам и чучелам. Однако нам объяснили, что жители снежных краев — саамы, эскимосы и алеуты — имеют специальные квоты на морской промысел. Из нерповых шкур они шьют непромокаемые кухлянки, двойные меховые штаны и сапоги-торбоса. Из шкур моржей получаются прочные каркасные каяки и байдары, кости китов с незапамятных времен служили им строительным материалом. На обогрев и освещение жилья шли пропитанные жиром китовые кости, тюлений и олений жир. Да и потом северные люди могут без передышки поглощать десять-четырнадцать килограммов жира, масла и мяса! А если бы эскимосы и алеуты питались продуктами, которыми я кормлю Тишкова, эти народы не дожили бы до наших дней.

Но разрешается только им, для остальных существуют охотничий сезон, лицензии и все такое. А если, к примеру, Леня вздумает ни с того ни с сего застрелить моржа или полярного медведя, он будет иметь дело с норвежской полицией, и ему придется выложить такой штраф, что никаких не хватит гонораров — ни за Луну, ни за чугунных водолазов, ни за бархатных даблоидов.

Еще на крыльце приюта стояли сани с собачьей упряжью, вход украшали корни обглоданных северными морями деревьев, внутри висел старый норвежский герб — лев с короной на голове, комнаты освещались тускловато шахтерскими лампами. А в тупичке на втором этаже показался домик из камня, обломков плавника и тюленьей кожи, где, видимо, в позапрошлом веке, обитал настоящий полярник — на гвозде висело старинное ружье, малица, шапка, истлевший дневник валялся на полу.