Гурко увлекался историей еще с Пажеского корпуса, особенно историей войн с древнейших времен, военного искусства. Подробно вникал, разбирал крупные сражения, анализировал их…

В одну из рекогносцировок к нему присоединился молодой Скобелев. В отличие от отца, командира кавалерийской дивизии, молодой Скобелев хотя и был уже известным генералом, но, пока еще отряда под свое командование не получил, числился в резерве.

Появившись в дивизии Гурко, сказал:

— Хочу, Иосиф Владимирович, быть в той дивизии, каковая первой окажется на том берегу. Позвольте быть у вас?

— Почту за честь, Михаил Дмитриевич, но я склонен считать, начнет переправу дивизия генерала Драгомирова.

Ехали молча, хоть и мысли об одном, о предстоящей переправе. У противоположного берега рыбак выбирал сети. Видно было, как серебрилась рыба в ячейках. Увидев всадников и догадавшись, что это русские, рыбак долго приветственно махал им.

— Война войной, а жить надо, — сказал Гурко. — Семью кормить надо.

— За этот приветственный жест турки и застрелить его могли.

Возвращаясь в дивизию, Скобелев заметил:

— За тем лесочком есаул Баштанников со своими казаками-пластунами. Не проведать ли нам их?

— Пожалуй, я, Михаил Дмитриевич, повременю.

— Я же, с вашего позволения, заверну к старым знакомым.

Расставаясь, Гурко пожелал:

— Надеюсь, Михаил Дмитриевич, вам недолго осталось ходить без команды.

Глава 2

У подъезда особняка графини Узуновой, что поблизости от Исаакиевского собора, под мелким, моросящим дождем мокли извозчики, в свете фонарей блестели омытые фаэтоны и коляски.

Всю ночь не гасли в окнах особняка огни. Офицеры-измайловцы провожали на театр военных действий братьев Узуновых. Стояна — на Дунай, Василька — в Кавказскую армию. Не в поисках героических поступков покидали братья Петербург, а горя стремлением способствовать освобождению Болгарии от турецкого ига и облегчить участь многострадального армянского народа.

Братья-близнецы, друг от друга не отличишь: оба коренастые, крепкие, что грибы-боровики, черноволосые, черноглазые, с аккуратно стрижеными усиками. Носили Узуновы в свои двадцать пять лет погоны поручиков, оба были добрыми и службу знали.

Когда война стала реальностью, братья написали императору прошение о переводе в боевые полки. Прочитав его, царь спросил у флигель-адъютанта:

— Уж не старой ли графини Росицы внуки? — И услышав «да», добавил: — Похвально! У поручиков в жилах болгарская кровь, кому как не им освобождать бабкину родину…

Пирушка была шумной, хлопали пробки, и шампанское плескалось через край бокалов. Громкие речи и клятвенные заверения, напутственные пожелания.

— А помнишь, Стоян, как тебя в корпусе в карцер вместо Василька посадили?

— Друзья, друзья! За наш родной Дворянский полк! (Впоследствии переименованный в Константинопольский кадетский корпус.)

— Генерал Черняев, гордость нашего полка. Слава Черняеву!..

К утру гости разъехались. Опустел, затих особняк. В большой зале братья остались вдвоем.

— Вишь, какая баталия случилась. — Василько указал на разгромленный стол. — Ровно неприятель прошелся.

Стоян застегнул ворот мундира:

— Я свеж, брат, и голова у меня ясная. Если не возражаешь, пойдем к бабушке, она, поди, заждалась своих беспутных внуков.

Обнявшись, братья направились на половину старой графини.

— Не пойму, Стоян, почему государь разлучил нас? Тебя на Дунай, к генералу Столетову, а меня на Кавказ, в Эриванский отряд генерала Тергукасова.