Под флагом ислама, зеленым знаменем пророка, раздувался религиозный фанатизм, проповедовалась война с гяурами. Военно-феодальный гнет Турции для болгарского народа и всех славян, оказавшихся под игом Османской империи, нес с собой геноцид.

В Болгарии усилилось национально-освободительное движение. В 1875 году в Герцеговине и Боснии местное население подняло восстание против турецкого владычества. В начале весны 1876 года вспыхнуло восстание в Болгарии, жестоко подавленное турками. Многие болгары, жившие в России, выехали на родину, чтобы принять участие в сражении с турками.

Башибузуки свирепо расправлялись с болгарами. Село Батак они сожгли, а из семи тысяч жителей пять тысяч убили.

Восстания сербов, черногорцев, болгар нашли широкий отклик в России.

Могла ли Россия равнодушно взирать на все обострявшееся положение на Балканах?

В России были уверены: начнутся боевые действия Дунайской армии и болгары примут в них участие, окажут помощь российской армии.

К поезду Гурко приехал накануне отправления, поднялся в вагон. Был генерал роста чуть выше среднего, худощав, с походкой многолетнего кавалериста.

В купе Иосиф Владимирович оказался один. Сняв шинель и фуражку, причесал стриженные под ежик волосы, присел к столику у окна.

Сияли зеркала, красным плюшем были обтянуты диваны, а вдоль всего коридора протянулась мягкая ковровая дорожка. На стыках вагон подрагивал, и ложечка в пустом стакане мелко позвякивала. Оставляя клубы дыма, стлавшиеся по сырой земле, паровоз пыхтел, гудел сипло, упреждая о своем приближении.

Гурко смотрел, как за окном удаляются поля и леса с перелесками, речки и озера. Поезд прогромыхал по мосту. Осталась позади деревня с рублеными избами, копенками свежего сена. По прижухлой траве бродило небольшое стадо.

Серые запавшие глаза генерала смотрели на мир с интересом. Иногда Гурко поглаживал поседевшую раздвоенную бороду. Ему вспомнилось родное село в Могилевской губернии, детские годы, усадьба…

Осталась позади будка путевого обходчика. А вот и сам путеец с желтым флажком в руке…

Мягко открылась дверь купе, проводник внес свежий чай, поставил на столик. У светофора поезд замедлил ход, потянулись станционные постройки, пакгауз, перрон, усыпанный желтым песком с ракушечником. А вот и приземистый вокзал из красного кирпича, медный колокол у двери.

Лязгнув буферами, поезд остановился. На перроне пустынно, только один станционный дежурный в красной фуражке. Проследовал встречный товарняк, и тут же ударил колокол, и поезд тронулся. И снова леса, поля, деревни… И Гурко думает: как велика Россия, до западной границы дня три добираться, а уж на восток, то и в месяц дай Бог уложиться…

До отхода поезда на Могилев-Подольск оставалось больше трех часов, и Гурко вышел на Крещатик. Шелестели привялыми листьями каштаны, шуршали шины пролеток, цокали копыта по мостовой. В предобеденную пору Крещатик малолюден.

Иосиф Владимирович спустился вниз, к Привозу, прошел через базар, он гудел — многоязыкий, крикливый, поражал обилием всякой зелени, краснел помидорами, горами баклажанов и пупырчатыми нежинскими огурцами; свешивались с прилавков, доставая хвостами до земли, сазаны и карпы, сомы и щуки, а на крючьях висели бараньи и свиные туши, окорока говяжьи, полки ломились от всякой битой птицы…

Торговки орали зазывно, оглушали.

Покинув Привоз, Гурко направился вверх, к вокзалу, мысленно прикидывая, когда он попадет в Могилев-Подольск.

За долгие годы армейской жизни Иосиф Владимирович больше привык к конному транспорту, к верховой езде или на фаэтоне, нежели к поезду.

Утомительно тянулось время. Как и до Киева, в купе был один, просмотрел все приобретенные газеты, а в обеденный час ему вдруг захотелось той еды, какая доставалась ему в детские годы от дворовых ребят.