В окружении штаба Гурко смотрел, как первыми стали подниматься к перевалу пластуны. Казаки шли легко, подоткнув полы черкесок под узкие наборные пояса… И вот уже первые роты вступили на узкую каменистую тропу.

Осторожно прижимаясь к скалам, уходили солдаты в гору. Тропинка, петляя, вела к ослепительно белеющим вершинам, терялась в угрюмо насупившихся горах, где гулял пронзительный ветер и клочьями зависали на скалах рваные тучи, а под обрывом рокотали бурные реки.

В батареях снимали с лафетов орудия, опорожняли зарядные ящики. Орудийная прислуга готовилась нести пушки на руках.

— Распорядитесь помочь им, — бросил Гурко адъютанту. — Снаряды раздать по ротам. Пусть батальонные пустят наперед кашеваров, возьмем Хайнкией, накормим солдат горячей пищей. Поди, от сухариков зубы поисточились… — Гурко повернулся к штабным офицерам: — Ну-с, господа, пора и нам на ту сторону…

За стрелками, ведя коней в поводу, тронулась конница, а следом к Хайнкиею пошли дружины. Солдаты арьергарда напутствовали их:

— В добрый путь, братушки!

Генерал Столетов отдавал указания своим командирам:

— Первой и пятой дружинам прикрыть выходы на перевал, данную задачу возлагаю на вас, полковник Вяземский. В резерве дружина капитана Попова… За Хайнкией мы в ответе… — Повернулся к начальнику штаба: — Я верю в болгарского воина.

— Разделяю вашу точку зрения, — согласился подполковник Рынкевич. — Убежден, турки не предпримут попыток отбить перевал.

— Подполковник, — прервал Рынкевича Столетов, — мы не можем полагаться только на интуицию. Туркам известны на Балканах все тропы, и кто поручится, что они не попытаются отрезать генерала Гурко от основных сил…

Заходящее солнце косыми лучами тронуло вершину гор. Гурко заметил:

— Пейзаж не для солдата, а для кисти художника Верещагина.

— Пожалуй, — согласился с ним Скобелев.

Иосиф Владимирович приподнялся в стременах, обратился к проходившим солдатам:

— А что, братцы, пожалуй, здесь и шинелишки сгодятся?

— Раскатаем, ваше превосходительство! — ответил за всех бойкий солдат.

Все выше и выше поднимался Передовой отряд в горы. Крутая тропинка местами вилась над самым обрывом. Лошади пугливо косились, храпели. Солдаты жались к увалам. Стоян то и дело поглаживал коня по холке, успокаивал.

Лунная ночь спустилась над перевалом. Небо в крупных звездах и синее. А над Санкт-Петербургом, думает Иосиф Владимирович, звезды мелкие и небо белесое.

Гурко и Скобелев спешились, повели коней в поводу. Иосиф Владимирович спросил:

— Вы, Михаил Дмитриевич, нередко бравируете, со смертью играете. Перед кем красуетесь?

Скобелев рассмеялся:

— Нет, ваше превосходительство, не бравирую я, хочу показать солдатам: бояться пули не следует, на врага надо идти смело. Коли же пуля либо штык достанут, так и умирать надо красиво… А меня не убьют, я в свою звезду верю…

Гурко промолчал, лишь усаживаясь в седло, сказал:

— Нет, любезный Михаил Дмитриевич, смерть может быть и нелепой, и тогда не случиться бы лиху, не подставить бы солдат под пули. А солдата беречь надобно…

Мимо, обходя гору, шла драгунская бригада, за ней потянулась 4-я стрелковая бригада. Солдаты переговаривались:

— Эк, внизу теплынь, а тут, вона, в горах, снега…

— Глаза слепнут, братцы!

— Всю обувку в горах порвали. Вона, сапоги каши просят.

— По такой стежке вниз босыми спустимся.