— Да, — подтвердил доктор, — в тот день должно было состояться анатомирование тела Николая, и я решил по пути проведать Софью Платоновну, у нее в силу очевидных причин было плохое самочувствие, — с этими словами доктор посмотрел на хозяйку дома, — Правда, было еще одно обстоятельство… Знаете, в моей практике подобных инцидентов — когда больной внезапно умирает без видимых на то причин — я даже не припомню, это нонсенс. Конечно, я задавал себе вопрос — правильны ли были мои назначения, нет ли тут моей вины. Понимаете? Меня это очень беспокоило. И поэтому я хотел еще раз проверить все препараты, которые принимал Николай. Не обнаружив микстуры, я спросил у Софьи Платоновны и, узнав, что она хранилась эти дни в ее комнате, попросил вернуть флакон на место… Как чувствовал, что это может оказаться важным.

— Скажите, Софья Платоновна, — тут включился в разговор Шидловский, — а эта комната стояла закрытой после смерти Николая? Мы можем быть в этом уверены?

— Нет, что Вы, — как-то смешалась Софья Платоновна. Она, казалось, совсем не ожидала такого вопроса, — Нет, мы не стали её закрывать, в этом совершенно не было нужды. В ней ночевала мадемуазель Мари.

В воздухе повис невысказанный вопрос, и тогда Софья Платоновна, будто спохватившись, пояснила:

— Наша гувернантка, мадемуазель Мари, вообще-то живет на своей квартире и каждый день приходит заниматься с детьми. В то утро, — она запнулась, — узнав страшную новость, она сразу же приехала и оставалась у нас вплоть до похорон. И ночевала в николашиной комнате.

— Мадемуазель Жюжеван уже пять лет воспитывает наших детей, — вмешался молчавший до того полковник и его слова зазвучали очень весомо, — она — близкий и ценимый всеми человек, как член семьи. Раньше она постоянно жила в нашем доме, но когда Николай поступил в университет, нагрузка мадемуазель стала существенно меньше, у неё образовалось свободное время и, с нашего согласия, она стала давать уроки в других семействах и съехала на отдельную квартиру. Но у нас она, конечно, проводила большую часть дня.

Между тем обыск продолжался. Найденные в письменном столе записки, письма, разрозненные бумаги покойного собрали в картонную коробку, их оказалось не так уж и много. В углу комнаты стоял запертый на замок шкаф. Небольшой латунный ключик нашелся в выдвижном ящике письменного стола в лаковой палехской шкатулке.

— Это химический шкафчик Николая, — пояснил полковник, — Он последние год-полтора очень увлекался химией, всё экспериментровал.

Открыв шкаф, Алексей Иванович увидел ряды баночек, скляночек, пузырьков, пробирок, колб и реторт. Здесь же были спиртовка, большой ком ваты в картонной коробке, кусок черного дегтярного мыла. В коробке из-под монпансье лежало множество бумажек, свёрнутых в виде медицинских конвертиков, в которых больным дают порошки в больницах. Почти все склянки были с этикетками, на которых от руки были выведениы латинские названия. В шкафу Николая Прознанского хранилась настоящая химическая лаборатория, причем очень дорогая, если судить по немецким клеймам на стекле.

— М-да, — Шидловский только головой покачал, рассматривая содержимое шкафа, — Забирай-ка всё это на экспертизу, Алексей Иванович.

Шумилов сел писать перечень изымаемого имущества.

— А Вы, Дмитрий Павлович, — обратился между тем помощник прокурора к полковнику, — не могли бы мне сказать, есть ли в Вашем доме морфий?

Полковник быстро и прямо взглянул в лицо Шидловскому:

— Да, есть.