— А политикой интересовались?

— Мы же не на Луне живем! Россия пережила такую войну на Балканах, страна смыла позор Крымской войны, как тут можно не интересоваться политикой и не говорить об этом! Конечно, мы интересовались, что происходит в мире.

— Ну, с Балканской войной все более или менее ясно. Скажите, Петр, а кто-нибудь высказывал недовольство правительством или радикальные идеи касательно преобразования существующих порядков?

— Так вы об этой политике? — удивился Спешнев, — Нет, такие вещи мы никогда не обсуждали. Это дело неудачников, которых судьба обделила — ни имени, ни состояния, ни жизненных перспектив… Среди нас таких не было.

— Скажите, а летом, на каникулах молодые люди Вашего кружка поддерживали отношения?..

— Летом все разъезжаются в свои имения или снимают дачи в окрестностях. В городе оставаться невозможно, сами понимаете.

Тонкий намек Спешнева касался неудовлетворительного состояния городского хозяйства Петербурга. Канализационные стоки, выведенные в каналы и речки превращали мелкие протоки в настоящие клоаки, отравлявшие воздух вплоть до наступления морозов. Если в районе Невы и ее крупных рукавов это зловоние было ещё не очень заметно, то Обводный канал буквально задыхался в вони нечистот. Все сколь-нибудь состоятельные люди, не обязанные ежедневно ходить на работу, с мая по сентябрь оставляли столицу и переезжали на дачи в её ближайших окрестностях. Колкость (впрочем, невольная) намека Спешнева заключалась в том, что Шумилов, скованный обязанностями службы и денежными ограничениями, не покидал Петербург даже летом.

— Значит, ваш кружок летом распадается? — уточнил Шумилов.

— Не весь. Вот Николай, я знаю, все лето провёл с Сергеем Павловским — они жили на соседних дачах в Парголове.

— Как вы думаете, — перевел разговор Шумилов, — у Николая были романтические увлечения кроме Веры Пожалостиной?

— Романы? Думаю, нет. А вот связь с женщиной, зрелой женщиной — была. Он сам об этом рассказывал. Помню, мы ужинали у Фердинанда и разговор зашёл о женщинах, о плюсах и минусах длительных отношений. Ну, он и упомянул к слову, что такая связь, как у него, хороша тем, что не приходится опасаться никаких дурных последствий — болезней, дуэлей, шантажа, ну, Вы понимаете.

Шумилов инстинктивно напрягся:

— И кто же была эта дама?

— Гувернантка в их доме. М-ль Мариэтта Жюжеван. Опекала его, даже чрезмерно. Она часто проводила с нами время, могла и вина выпить, и папироску выкурить. Она вела себя весьма свободно, на коленях у Николая сиживала…

— А как он на это реагировал? Не смущался? Все-таки, она не была женщиной вашего круга, да и разница в возрасте…

— Ну, с женщиной нашего круга подобное было бы просто невозможно, вы же знаете чопорное воспитание наших девиц, Все эти тетушки, компаньонки, бонны, которые повсюду их сопровождают… А с м-ль Мари можно было не чиниться, по-свойски. Она была всегда весела, могла рассказать что-нибудь забавное, сыграть на гитаре, спеть. Она интересный собеседник, уверяю Вас. Да и связь со зрелой женщиной — не такая уж редкая вещь. Как вы думаете? — он прямо взглянул в лицо Шумилову, как бы давая понять, что у них у каждого или почти у каждого была в жизни своя «м-ль мари».

— Спасибо, Пётр, за обстоятельный рассказ. Сейчас, я вкратце запротоколирую сказанное Вами, дабы не вызывать на официальный допрос. У Вас есть десять минут?

— Да, разумеется, — Спешнев не стал возражать.

Покончив с формальной стороной дела, Шумилов распрощался со Спешневым и вышел из здания университета.