В большом просторном коридоре звук шагов скрадывался толстыми ковровыми дорожками, двери открывались и закрывались бесшумно, разговоры велись приглушенно, вполголоса и неспешно. И поэтому, даже несмотря на то, что сновавших туда-сюда чиновников и посетителей было в этот предобеденный час немало, здесь — возле кабинетов высших руководителей Министерства — царила тишина. Шидловский, Кессель и шедший на полшага позади них Шумилов, прошли в конец коридора и очутились в просторной, обставленной кожаной мебелью курительной. После пожара, произошедшего в Министерстве юстиции в декабре 1876 года, под курительные комнаты были выделены на каждом этаже просторные помещения, оборудованные добротной мебелью и декорированные на манер солидного английского клуба. Это было не только и не столько место для курения, но и комната для кулуарного общения посетителей министерства.

Все трое разместились на длинном диване с высокой неудобной спинкой, причем, Кессель оказался между Шумиловым и Шидловским. Последний без обиняков приступил к делу:

— Константин Иванович, сейчас я веду дело об отравлении морфием сына жандармского полковника Прознанского. Есть основания полагать, что 18-летний юноша попал в компанию нигилистического толка, интересовавшуюся возможностью кустарного получения ядов. Признаюсь, не хочу обращаться к нашей секретной полиции, поскольку ведомство сие будет тянуть жилы, напускать туману и в конечном итоге ничего по существу мне не сообщит. Я знаю, что совсем недавно Вы вплотную занимались молодежью этого сорта и хорошо представляете себе обстановку в студенческой среде столицы. Константин Аркадьевич, взгляните, пожалуйста на списочек, — Шидловский просигналил Алексею Ивановичу глазами, и тот подал Касселю список, составленный Спешневым, — Это молодые люди, свидетели по нашему делу, может, кто-то из них попадал в поле Вашего зрения?

Константин Аркадьевич Кессель, был высок, суховат, выглядел он в эту минуту очень спокойным. Видимо, у него были какие-то служебные неприятности, не зря же Шидловский пошёл на то, чтобы перехватить его в Министерстве, в секретариате товарища Министра, а не в прокуратуре. Однако ничем Кессель не выразил своего неудовольствия, а напротив, самым внимательным образом выслушал Шидловского и углубился в чтение короткого списка, полученного от Шумилова.

— С полковником Прознанским я лично никогда не общался, но имею представление, что это за человек, — задумчиво проговорил Кессель, — Да, действительно, фамилии тут у вас достаточно известные. Павловский, насколько я могу судить, это родственник генерал-лейтенанта от кавалерии.

— Сын, — кивнул Шумилов.

— Потом, Андрей Пожалостин. Уж не родственник ли это действительного тайного советника?

— Да, это его сын, — снова кивнул Шумилов.

— Насколько я слышал из внушающих доверие источников действительный тайный советник Николай Николаевич Пожалостин — это человек, отвечающий за личный шифр Его Императорского Величества. Разумеется, это сугубо кулуарно и никем никогда официально подтверждено не будет, но слова мои примите к сведению. Я не допускаю мысли, что в семье такого человека может пустить корни политическая неблагонадежность.

Шумилов с Шидловским быстро переглянулись.

— Вот еще знакомая фамилия: Спешнев…, — Кессель задумался на несколько секунд, — Спешнев, Спешнев… Мелькала эта фамилия, но только давно, в 1849 году, почти тридцать лет тому назад. Проходил тогда по делу петрашевцев некий Николай Спешнев, зажиточный помещик. Был осужден на 12 лет каторги, замененные высочайшим указом на 10 лет. Отбыл наказание, остался на поселении в Иркутске, редактировал там газету «Иркутские ведомости».