Кессель вернул лист бумаги Шумилову и, обращаясь прямо к нему, проговорил:

— Имейте в виду, Алексей Иванович, что все эти радикальные социалисты — публика особенная: это преимущественно провинциалы, из мещан или обедневших дворян, отставные коллежские асессоры, учителя приходских училищ, студенты из семей разночинцев. Обиженные судьбою, выросшие с постоянным ощущением нужды и осознанием собственной человеческой неполноценности. Если и попадется среди них отпрыск богатого помещичьего рода, как упомянутый Николай Спешнев, то непременно окажется, что такой недоросль учился за границей и там понахватался всяких фурьеризмов, материализмов. Языком болтать эта публика может ловко, вот только думать своей головой так и не научилась.

Серые, без блеска глаза Кесселя не мигая буравили лицо Шумилова, а глухой, без ярко выраженного тембра вдруг сделался очень четким и внятным, словно у преподавателя актерской риторики:

— Меня по-настоящему беспокоит тот интерес, я бы даже сказал, временами СОЧУВСТВЕННЫЙ интерес, который вызывают в широкой публике возмутительные события, подобные дерзкой выходке Веры Засулич. Подумать только! Засулич, видите ли, преследовала высокую, гуманную цель! Она выражала протест против поругания человеческого достоинства политического преступника. Наши социалисты всерьез считают, что гуманизмом можно оправдать стрельбу, убийства и взрывы. Эти люди потеряли всяческие нравственные ориентиры. Террор, оправдываемый социалистической демагогией, ведёт Россию в пропасть.

Кессель поднялся, давая понять, что время разговора исчерпано. Шидловский, а следом и Шумилов, тоже встали:

— Спасибо, Константин Иванович, за помощь, спасибо, что выкроили время. Не смеем более отрывать от дел. Позвольте откланяться.

Коллеги расстались довольные друг другом. Шидловский явно испытал приток сил и сделался весьма словоохотлив, не в пример тому, каким он был буквально четверть часа тому назад.

— Кессель подает кассацию на оправдательный приговор по делу Засулич, — пояснил он Шумилову причину поездки в Министерство юстиции, — он последние дни мечется между Сенатом и Министерством, обговаривая сопутствующие нюансы. Мы правильно сделали, что приехали сюда.

Это для Шумилова было новостью, ещё никто в Петербурге не знал, что обвинение решилось добиваться кассации решения суда присяжных по этому скандальному делу.

— Ну что, Алексей Иванович, какие будут мысли? — продолжал рассуждать вслух Шидловский на обратном пути в прокуратуру, — Как-то не вырисовывается у нас подпольная молодежная группа.

— Надо будет навести справки о происхождении Петра Спешнева. Обратиться в адресный стол. Может быть, стоит даже поднять в архиве материалы по делу петрашевцев?

— Я думаю, адресного стола будет достаточно. Особенно мудрить не надо, можно прямо спросить самого Спешнева, уверен, он не станет скрывать родословную под запись в протокол. Займитесь этим, — распорядился Шидловский, — Но только завтра, а сегодня вы мне понадобитесь для допроса прислуги Прознанских. Я вызвал кухарку и горничную. Допрос проведите сами, возьмите секретаря — для быстроты работы — пусть всё запишет. Да посмелее с ними! Эти люди по роду своего положения в доме все видят, все знают, но разговорить их бывает не просто. Помните, что частенько эти люди боятся сболтнуть лишнего не от злого умысла, а из страха, что им от места откажут. Вот вам примерный список вопросов, который я хотел бы увидеть отраженным в протоколе, — с этими словами Шидловский достал из папки, которую всегда носил с собой, когда отправлялся по служебным делам, листок бумаги и подал Шумилову.