— А если они это сделают? Или я сделаю?

Ричард Феррис только улыбается, качает головой и направляется к скале, где висит знак «Осторожно! Детям младше 10 лет без сопровождения взрослых проход запрещён!». Он оборачивается:

— Слушай, Гвенди! А почему её называют Лестницей самоубийц?

— Потому что отсюда спрыгнул один мужчина в 1934 году или что-то около того, — отвечает Гвенди. Шкатулку она держит на коленях. — А потом ещё женщина, четыре-пять лет назад. Папа говорит, что городской совет хотел разобрать лестницу, но там сплошные республиканцы, а республиканцы не любят перемен. Ну то есть папа так говорит. Один из них сказал, что лестница привлекает туристов — и это правда, и что одно самоубийство раз в 35 лет — не так страшно. И что если это превратится в эпидемию, можно проголосовать ещё раз.

Мистер Феррис улыбается.

— Маленькие городки! Ну как их не любить?

— Я ответила на ваш вопрос, а вы ответьте на мой! Что будет, если я нажму на одну из кнопок? Например, ту, что для Африки.

И как только её большой палец касается тёмно-зелёной кнопки, она чувствует тягу — не сильную, но ощутимую, — нажать на неё и узнать всё самой.

Его улыбка превращается в ухмылку. Не особенно приятную, по мнению Гвенди Питерсон.

— Зачем спрашиваешь, если сама знаешь?

Прежде чем она успевает сказать хоть слово, он начинает спускаться по лестнице. Она ещё секунду остаётся на скамейке, потом вскакивает, бежит к проржавевшей лестничной площадке и смотрит вниз. Хотя мистер Феррис ещё не мог успеть добраться до низа — никак не мог, — его уже нет. Или почти нет. На полпути вниз, примерно на сто пятидесятой ступеньке, лежит его чёрная шляпа — то ли брошенная, то ли сорванная ветром.

Она возвращается к скамейке и кладёт шкатулку — свою шкатулку — в холщовую сумку с завязками, а потом спускается по лестнице, держась за перила. Дойдя до маленькой круглой шляпы, она думает, не поднять ли её, но вместо этого сталкивает её ногой и смотрит, как та летит вниз и приземляется в зарослях. Позже в тот же день, когда Гвенди возвращается сюда, шляпы уже нет.

Сегодня — 22 августа 1974 года.

2

Родители Гвенди работают, так что, когда она возвращается в домик на Карбайн-стрит, он весь в её распоряжении. Она кладёт шкатулку под кровать, но минут через десять понимает, что это не выход: прибирает комнату она сама, но мама иногда заходит туда с пылесосом, а каждую субботу меняет постельное бельё (обязанности, которые перейдут к Гвенди, когда ей исполнится тринадцать — тот ещё подарочек). Нельзя, чтобы мама нашла шкатулку, ведь мамам обязательно нужно всё знать.

Гвенди обдумывает вариант с чердаком, но что если родители перейдут от разговоров к делам и решат наконец вынести оттуда весь хлам на дворовую распродажу? По той же причине не подходит сарай за гаражом. У Гвенди мелькает мысль (свежая, взрослая мысль, которая позже станет докучливой правдой): тайны — это головная боль. Возможно, самая сильная из всех. Они давят на мозги и поглощают жизненное пространство.

Потом она вспоминает о дубе на заднем дворе — с качелями из покрышки, на которых она уже почти не качается, считая себя слишком взрослой для таких малышачьих забав. Под корнями дуба есть пустое пространство. Раньше Гвенди иногда залезала туда, когда играла с друзьями в прятки. Сейчас ей было бы там тесновато («Думаю, ты дорастёшь до пяти футов десяти-одиннадцати дюймов», — сказал ей мистер Феррис), но для шкатулки места хватит, а холщовая сумка поможет, если пойдёт дождь.