Вскоре пришла зима, раньше, чем обычно, и принесла с собой огромное северное сияние, сверкающее и исчезающее в ночном небе, окруженное яркими цветными полосами. Часто в непогожие дни, когда Лин оставалась дома, я ходила в мастерскую Руфона и садилась около ящика для ремонта сбруи.

Я проводила там многие часы, наблюдая, как огромный старик, задумчиво жующий соломинку, дергал, растягивал и развязывал ремни уздечек, сбруи и седельных сумок. Он показал мне, как искать первые признаки износа и как наращивать новый кусок кожи, и я гордилась, что выполняю работу точно в соответствии с его требованиями. И он всегда говорил о лошадях.

Однажды он рассказал мне о боевых жеребцах, подкованных для сражений и обученных лягаться копытами.

— Это легионеры так использовали боевых лошадей? — спросила я со смешанным чувством восхищения и неприязни от незримого присутствия римских обычаев.

— Не знаю. Думаю, что римляне не очень-то использовали лошадей в сражениях, если только для охраны Стены. В большинстве случаев легионеры сражались в пешем порядке, как и мы сейчас, но их было столько, что казалось, будто вся страна пришла в движение.

Я старалась представить, как же выглядели римляне. Однажды я спросила об этом Нонни, которая в ответ фыркнула и сказала, что они были злодеями, что может подтвердить любой добрый кельт. Кети только засмеялась и предположила, что все мы были римлянами до начала Смутного времени. Руфон сказал, что он понятия об этом не имеет и его это не интересует. По его мнению, римляне равнодушно относились к лошадям и потому не заслуживали внимания.

Однажды, придя на кухню из конюшни, я застала там мать, что-то разыскивающую в шкафу для пряностей. Она посмотрела на меня и сморщила нос.

— Боже, дитя, от тебя пахнет конюшней. Чем ты занималась? — Замечание было сделано вскользь, и, не дожидаясь ответа, она вернулась к своим поискам.

— Помогала Руфону, — сказала я, пожимая плечами, гадая, для чего нам эти приправы. Травы в изобилии росли в каждом саду и в каждом поле, но гораздо реже в шкафу для специй попадались кусочки орехов и коры, придающих остроту пище. Нонни говорила, что готовить еду, используя кусочки деревьев, которые сами выросли в земле, — варварский обычай, но Кети отвечала, что еда будет невкусной, если мы ограничимся только луком и чесноком в качестве приправы. Как бы то ни было, специи всегда приберегались для особого случая, и мне стало любопытно, зачем они понадобились матери сейчас. — Что ты хочешь делать?

— Испечь пироги для праздника зимы, — ответила она рассеянно, хмуро оглядывая дальнюю полку. — Ты много времени проводишь с Руфоном?

— Наверное, — медленно ответила я, поглядывая на печеные яблоки, которые Гледис поставила охлаждаться. — Он говорит, что я уже так же быстро нахожу слабое место в сбруе, как и он сам.

Мать наконец вынула нужный ей ящик, повернулась и прямо посмотрела на меня.

— Я думала, что ты в ткацкой вместе с Видой.

Я слишком поздно сообразила, что язык снова подвел меня; все, что я могла сейчас сделать, это отвернуться и больше не раскрывать рта.

Я терпеть не могла прядение. Оно напоминало мне о вражеских набегах, когда мужчины сражались, а женщины и дети прятались в тайных убежищах на озерах до тех пор, пока опасность не отступала. Эти времена были наполнены страхом, и женщины молча занимались своими повседневными делами, и ни одной не хотелось играть с детьми, смеяться или весело спускаться к озеру. Мне казалось, что те дни состояли из плотной серой шерсти, на которой мы, дети, учились прясть; грубая и сальная, она царапала мне руки и вызывала раздражение, пока я не начала ненавидеть ее.