Как он и предполагал, заплаканная мать ждет его на вокзале. Она так переживала в его отсутствие! Он утешает ее и тотчас мысленно возвращается к Луизе. «Двенадцать часов назад мы были рядом, – пишет он ей. – Вчера в тот же самый час я держал тебя в своих объятиях… ты помнишь? Как это было давно! Ночь сейчас жаркая и томная; я слышу, как под моим окном на ветру шумит большое тюльпанное дерево, а когда поднимаю голову, вижу луну, отражающуюся в реке. Твои туфельки стоят передо мной, я пишу и смотрю на них. Один, закрывшись, я еще раз рассмотрел все, что ты мне подарила… Мне не хочется писать тебе на моей почтовой бумаге – она обрамлена черной полосой, – чтобы ничто печальное не переходило от меня к тебе! Я хочу доставлять тебе только радость и подарить безмятежное счастье, чтобы отплатить хоть немного за ту любовь, которую ты так щедро дарила мне… Ах! А две наши чудесные прогулки в экипаже, они были так прекрасны! Вторая особенно при свете молний! Я вспоминаю цвет деревьев, освещенных фонарями, и покачивание рессор; мы были одни, счастливы, я рассматривал твое лицо в ночи, я видел его, несмотря на темноту, – тебя всю озаряли глаза».

Несмотря на охватившее его сентиментальное вдохновение, он не собирался тотчас вернуться в Париж: он не может решиться вызвать еще раз неудовольствие матери, которая так нуждается в нем. Она ревностно держит его под своим башмаком. Рядом с ней он погружается в тепло домашнего очага, в котором вырос, в котором работает. Луизе не следует вторгаться на эту территорию. Тем не менее он не перестает думать о ней с желанием, с сожалением. «Я вижу тебя лежащей на моей постели, волосы твои рассыпались по подушке, глаза затуманены страстью, ты бледна и, сложив руки, шепчешь мне безумные слова». К состоянию чрезвычайного возбуждения примешивается беспокойство. Что, если она неверно поняла причины его последней физической слабости рядом с ней? «Я, наверное, жалкий любовник, а! Знаешь, то, что произошло с тобой, не случалось со мной никогда! (последние три дня я был разбит и натянут, как скрипичная струна). Если бы я был самолюбивым человеком – а я старался им быть рядом с тобой, – я был бы жестоко задет. Я боялся, что ты станешь делать нелепые предположения. Другая на месте тебя решила бы, что я ее оскорбил, посчитала бы, что я холоден, разочарован, изношен. Я признателен тебе за неожиданное понимание, ведь для меня самого это было неожиданной неудачей». Однако она требует, чтобы он немедленно приехал в Париж, он увиливает: «Я разбит, опустошен, как после продолжительной оргии, мне так скучно, я так одинок… Не могу ни читать, ни думать, ни писать. Из-за твоей любви я стал печальным. Думаю, что и ты страдаешь и, наверное, еще будешь страдать из-за меня. Лучше было бы для нас обоих никогда не знать друг друга. Однако твоя мысль держит меня, не позволяя забыть тебя ни на минуту». Она не понимает его сомнений и оскорблена холодностью своего любовника, в то время как сама сгорает от любви. Чтобы доказать значительность жертвы, на которую пошла, отдавшись ему, она отсылает ему письма своего признанного покровителя Виктора Кузена. Его это не шокирует. «С тех пор, как мы признались, что любим друг друга, ты спрашиваешь, почему я не говорю: „навсегда“, – пишет он. – Потому, что предвижу будущее. Мне кажется, что тебя ждет несчастье…

Ты думаешь, что будешь любить меня всегда, дитя. „Всегда“ – какое дерзкое слово в человеческих устах». И великодушно обещает: «В этом месяце я приеду повидаться с тобой. И останусь на целый день. Всего лишь через две недели – даже через двенадцать дней – я буду твоим».