|
Вдоль стен ее так же стояли аквариумы, меньше тех, что я видел до этого, но в точности имитировавшие естественную среду обитания находившихся в них существ — живых жемчужин почти всех океанов земли. Огромные раковины из Южного Тихого океана, маленькие прекрасные Haliotis excavata и Murex monodon с Большого Барьерного рифа, похожие на амфоры Delphinula formosa из Китая, странные одностворчатые и двустворчатые моллюски всех форм и размеров — их были сотни. Даже окна были сделаны из раковин — больших, прозрачных, розово просвечивающих, тонких, как фарфор, но невероятно прочных, с больших глубин — заполнявших комнату кровавым оттенком, столь же странным, как и зеленовато-подводный свет в предыдущих комнатах. Проходы тоже были заставлены подносами и ящиками, полными пустых раковин, без каких-либо табличек и надписей; и снова Хаггопян продемонстрировал свои знания, на ходу называя каждый образец, возле которого я останавливался, и коротко описывая их обычаи и чужие глубины, откуда они были родом.
Моя экскурсия закончилась здесь, в комнате с раковинами, когда вошел Костас, грек, доставивший меня сюда из Клетноса, и пробормотал что-то своему работодателю. Хаггопян согласно кивнул, и Костас вышел, после чего вскоре вернулся вместе с несколькими другими греками, каждый из которых обменялся несколькими словами с Хаггопяном, прежде чем уйти. Наконец мы снова остались одни. — Это мои люди, — сказал он мне. — Некоторые из них работают на меня уже почти двадцать лет, но теперь они мне больше не нужны. Я заплатил им последнее жалованье, они попрощались со мной и теперь уходят. Костас отвезет их в Клетнос, а потом вернется за вами. К тому времени, думаю, я уже закончу свой рассказ. — Не вполне понимаю вас, мистер Хаггопян. Вы хотите сказать, что собираетесь остаться в одиночестве? То, что вы только что сказали, прозвучало словно прощание. — В одиночестве? Здесь? Нет, мистер Белтон, — но насчет прощания вы правы! Я узнал о море все, что только мог, и остался лишь один этап моего просвещения. И для него мне не требуется… учиться! Вы поймете. Увидев озадаченное выражение на моем лице, он усмехнулся. — Вам трудно меня понять, и вряд ли этому стоит удивляться. Уверен, мало кто — если вообще кто-либо — знал прежде об обстоятельствах моей жизни. Вот почему я решил обо всем рассказать вам. Вам повезло, что вы застали меня в подходящий момент. Я никогда бы не стал рассказывать свою историю, если бы меня не преследовали кошмары, о которых вы никогда не слышали. Но, возможно, мой рассказ послужит предупреждением. Наверняка найдутся ученые, посвятившие себя знаниям о море, которые воспроизведут мои работы и открытия. Но в любом случае то, что вы наверняка считали обычным интервью, станет моей лебединой песней. Завтра, когда остров покинут люди, Костас вернется и выпустит на свободу все живые экземпляры. Здесь есть средства, с помощью которых можно вернуть в море даже самых крупных рыб. И тогда Хаггопиана опустеет окончательно. — Но почему? Зачем… и куда собираетесь отправиться вы? — спросил я. — Ведь этот остров — ваша база, ваш дом и крепость? Именно здесь вы написали свои прекрасные книги, и… — Да, моя база и крепость, как вы выразились! — резко оборвал он меня. — Остров действительно был всем этим для меня, но — домом? Нет! Вот мой дом! — он выбросил дрожащую руку в сторону Критского моря и лежавшего за ним Средиземного. — Когда ваше интервью закончится, я поднимусь на скалы и взгляну еще раз на Клетнос, ближайшую сушу разумных размеров. Потом я возьму «Эхиноидею» и направлю ее от берега через пролив Касос, пока не закончится топливо. Пути назад быть не может. Есть место в Средиземном море, о котором никто не знает, где море очень глубокое и холодное и где… Он замолчал и повернул ко мне свое странно блестящее лицо. |
