Я снова двинулся к мосту.

— С этим не поспоришь. Однако вскоре тот мусорный контейнер наводнили бы голодные крысы.

Девочка слегка позеленела:

— Крысы?

Я кивнул. Быть может, мне еще удастся завоевать ее доверие.

— Хорошо, что у твоей мамы в сумочке нашлась твоя расческа. Я смог извлечь из нее пару волосков.

— И что?

Я вздохнул:

— Затем я использовал тавматургию, и она привела меня прямо к тебе. Правда, большую часть пути пришлось проделать пешком, зато я сразу нашел тебя.

— Тавма чего?

Вопросы всегда лучше пинков. Я ответил. Я вообще люблю отвечать на вопросы о магии. Возможно, все дело в профессиональной гордости.

— Тавматургия — это ритуальная магия. Ты рисуешь символические связи между реальными людьми, местами или событиями и воображаемыми моделями. Затем тратишь немного энергии, чтобы заставить что-либо произойти в малом масштабе, и это что-либо происходит также в реальном масштабе…

Как только я отвлекся, она наклонила голову и укусила меня за руку.

Я выкрикнул слова, которые, вероятно, не следует говорить при детях, и разжал пальцы. Девочка упала на землю, тут же вскочила, юркая, как обезьянка, и помчалась к мосту. Я потряс рукой, обругал себя и припустил за ней. Она неслась как угорелая, косички летели за спиной, туфельки и грязные гольфы так и мелькали.

Она достигла моста первой. Это было древнее двухполосное сооружение, изогнувшееся над рекой Чикаго. Девчонка взбежала на мост.

— Стой! — крикнул я ей вслед. — Не делай этого!

В отличие от меня она недостаточно хорошо знала этот город.

— Придурок! — весело крикнула она в ответ не останавливаясь.

Но тут огромная гибкая волосатая рука выскользнула из-под крышки люка в наивысшей точке моста и вцепилась жирными пальцами в лодыжку девочки. Та завопила от ужаса, упала на асфальт и ободрала обе коленки. Повернулась и начала брыкаться. В свете немногочисленных фонарей кровь на гольфах казалась черной.

Я тихо выругался и поспешил на помощь. Легкие работали на пределе. Рука сжалась крепче и потащила девочку к люку. Я услышал глубокий горловой смех, исходивший из темноты колодца, который вел к фундаменту моста.

— Кто это? Что это?! Заставь его отпустить меня! — визжала девчонка.

— Держись! — крикнул я в ответ. Подбежал к люку, подпрыгнул и всем весом опустился на волосатую руку, прямо на запястье, вонзая каблуки туристических ботинок в грязную плоть.

Из колодца донесся вопль, и пальцы разжались. Всхлипывая, девочка повернула ногу и, хотя это стоило ей одной дорогой туфельки и гольфа, освободилась. Я подхватил ребенка на руки и медленно попятился прочь, не сводя глаз с люка.

Вообще-то тролль не должен был выбраться из отверстия такого размера, но ему это удалось. Вновь показалась грязная рука, за которой последовали комковатое плечо, деформированная голова и омерзительное рыло. Тролль посмотрел на меня и зарычал, с легкостью выскользнув из люка. Теперь он стоял в центре моста между мной и дальним берегом, напоминая своим обличьем профессионального борца, пострадавшего от лап пластических хирургов. В одной руке он держал двухфутовый мясницкий тесак с костяной рукоятью. Тесак покрывали подозрительные темно-коричневые пятна.

— Гарри Дрезден, — пророкотал тролль. — Чародей лишает Гогота его законной добычи. — Он помахал тесаком. Лезвие со свистом рассекло воздух.

Я выпятил подбородок. Никогда не позволяйте троллю понять, что вы его боитесь.

— О чем ты, Гогот? Ты прекрасно знаешь, что смертные больше не являются законной добычей. Это записано в Соглашении неблагих сил.

Морду тролля прорезала на редкость отвратительная ухмылка.