— Здравствуйте, Надя. Позвольте я...

— Корзину бери. Надо рассаду туда пристроить.

— А там что?

— Землица жирнючая. Подсыпать чтобы. Тут-то песок. А ты с пустыми руками пришел?

— Да я, собственно...

— Такую красоту навел, что уже и брать ничего не надо? Ну, пойдем. Поглядим, чего там у тебя.

Евгений Борисыч сомнамбулически кивнул и зашагал к жене. Надежда Геннадьевна пошла следом, как бы дыша в затылок. Прошагав полтора километра, парочка углубилась в квартал и остановилась возле небольшого мраморного памятника.

— Вот. Жена моя. Любовь Михайловна. Ну, здравствуй, Любушка. Как ты тут без меня?

— С цветником что?

— Что с цветником?

— Земля ушла. Ты почему не подсыпаешь?

— Да я...

— Понятно.

Надежда Геннадьевна стряхнула с плеч рюкзак. На свет появились совочек и тяпка.

— Чего стоишь? Ставь корзину. Вырядился одно что...

Брови Евгения Борисыча уползли вверх и стали постаментом короткой челки. Он растерянно поставил корзину и замер в полупозиции. Надежда была деятельна. Опустившись на колени, она вонзила совок в песок и быстро наполнила цветник. «Жирнючую» землю Надежда клала руками. Комочки в карманах оказались свернутыми перчатками.

— Вот так вот. Таким вот образом. Под рассаду лучше землицы нет, ты уж мне поверь.

Евгений Борисыч верил. То есть он верил и не верил одновременно. Что стало с мадам Надеждой? В каких кондовых недрах она запропала?

— Пошли.

— Куда?

— К сыну твоему.

— Не стоит. Поедемте лучше пить кофе? Я страшно проголодался. Там круасаны...

— Потерпишь, не мальчик. Жену изобиходили, а сына как не изобиходить? Пошли-пошли.

И они пошли. Сын лежал ощутимо от матери. Километрах в двух. Всю дорогу Евгений Борисыч молчал. То есть он шел и громко думал: при чем тут земля, разве дело в земле, что за чушь?!

Сын лежал под памятником из мраморной крошки. Крошка плохо разбавляла общее цементное настроение стелы.

— Ты почему березку не прокрасил?

— Чего? Какую березку?

— Женя, ты как слепой. Вот же, сбоку. Красочкой золотой шик-шик. А лучше вообще мрамор воткнуть. Хотя мрамор, конечно, баловство. Черный гранит или змеевик надо. У моих у всех или гранит, или змеевик. Завтра съездим к моим-то. Уж там и цветники, и землица — и знаешь, цветов весной насадила! Ярко, как в телевизоре. Не могилки, а прямо иллюминация.

В глазах Надежды Геннадьевны блеснули слезы. Она встала на колени и стала рыхлить цветник кухонным ножом, который припасла в рюкзаке. Евгений Борисыч стоял не двигаясь. Он боялся двигаться, потому что ему казалось, что если он двинется, то просто уйдет.

— Женя, зря ты руками не работаешь.

— Что?!

— Тяпку бери. Легче на душе-то, когда поработаешь. Я вот мужа весной изобиходила, и так мне легко стало, хоть летай. Ты попробуй. А то стоишь тут как Набоков...

Упоминание Набокова поразило Евгения Борисыча. Он как бы зашел в прокопченный сарай и увидел там Брейгеля. «Господи, да она просто избавляется от гирек! Я их ртом выплевываю, а она руками бросает. И как я сразу этого не понял?» Ему стало стыдно. То ли поэтому, то ли потому, что с Надеждой Геннадьевной действительно было приятно, но Евгений Борисыч вдруг опустился на корточки и взял тяпку.

— Ямку делай.

— Тут?

— Да где хочешь.