Прошагав по единственной улочке, мы с Колей зашли в дом. Дом как дом. С наличниками. Сени, русская печь, окна смотрят на реку. Еду, конечно, можно в печи готовить, но мы же не есть сюда приехали. Струганули колбаски, навертели бутербродов, дали по сто. Закурили не спеша. Когда тоска, когда забыть кого-то надо, курить полагается жадно, пить залихватски (я свою стопку с локотка накатил), а говорить громко и матом. Мат отмывает пафос и как бы снижает накал трагедии, что спасительно, когда этот накал невыносим. Например, можно сказать: знаешь, я люблю ее, и, видимо, это конец. А можно вот так: ебаный ты в рот, в бога душу мать! Или: у меня такое чувство, что самое главное в моей жизни уже произошло. А лучше: ебись оно все конем! Или: стоит только закрыть глаза, и я сразу вижу ее. Однако много лаконичнее иначе: это пиздец, Колян.

Когда мат и бутылка иссякли, мы легли спать. Было восемь часов вечера. Утром мы отправились в грандиозное путешествие — переплывать на лодке Камское море. Собственно, ради этой мореходки мы и купили сигары. Сигары полагалось выкурить на том берегу в торжественном молчании. Веспуччи и Колумб на отдыхе. Так нам рисовалась эта картина. На деле мы еле выползли из лодки, так тяжело далась нам трехчасовая гребля. Свою сигару я зажигал дрожащей рукой. В то утро я впервые понял, что физические нагрузки отвлекают от душевных мук. Я совсем не думал о девушке, а думал о жратве, которая осталась в доме. Несмотря на голод, в обратный путь мы отправились не сразу. Руки требовали роздыха. В каком-то смысле они вступили в страшное противоречие с желудком и целый час его побеждали, а потом проиграли в один момент, стоило нам заговорить про колбасу. В дом мы буквально ворвались. То есть сначала мы попеременно гребли и вслух вожделели пряники и колбасу, а потом уже ворвались. Сразу кинулись к продуктовой сумке. Я хотел сладострастно разорвать упаковку пряников зубами. Голод как бы подхлестнул мой иссушенный любовью темперамент. Полный рот слюней, представляете?

Продуктов в сумке не оказалось. Их нигде не оказалось. При этом водка стояла на столе. Не знаю, что чувствовал по этому поводу Коля, но меня обуял мистический ужас. В деревне кто-то был, хотя в деревне быть не могло никого. Идти по домам сразу мы не решились. Коля где-то вычитал, что водка очень калорийный продукт. Ей мы и решили пообедать. Обедать водкой на голодный желудок в шестнадцать лет — не самая лучшая идея. И в семнадцать лет тоже. Нас развезло с полбутылки. Причем развезло не как-то зло и деятельно, а тупо сморило в сон.

Проснулись мы в темноте. Спросонья мне показалось, что в углу кто-то стоит. Я вскрикнул и разбудил Колю. За окном чернела субботняя ночь. Еды не было никакой. До автобуса оставалось тридцать шесть часов. Две с половиной бутылки водки синели этикетками на столе. Нам предстояло прошерстить избы и отыскать человека, который стащил наши запасы. Без фонарика эта идея казалась малопривлекательной. После трудных раздумий мы решили вооружиться. Я взял топор, а Коля — кухонный нож.

Тут я вспомнил про галлюциногенные грибы. Они лежали в кармашке сумки, в майонезной банке, мелко нашинкованные. Грибы тоже исчезли. Интересно, человек, который их украл, знает, что это такое? Потому что если он не знает, что это такое, то вполне может сойти с ума. Или поджидать нас с топором, насмерть перепуганный галлюцинациями.

Страх сцепился с голодом, как недавно воевал с усталостью. Компромиссом выступила водка. Факт ее калорийности не давал нам закрыть на нее глаза. Через полчаса на столе осталось две целых бутылки. Мне надоело бояться. Чего бояться, когда она меня не любит, в самом-то деле? Вскинув топор, я выскочил на улицу и ворвался в ближайшую избу.