Я пришел и с ходу выпил сто. За стойкой Валя работала. Это была замечательная новость. Валя дает в долг и смотрит на жизнь легкомысленно. Еще есть Тамара. Она как свое имя выглядит. Грозная. Кулаки. Советская благонадежность. Даже рюмку не нальет. Для нее кредит — пустой звук, а не инструмент капитализма.

Выпив сто, я сел за стол. Противный туман, который я наблюдаю по утрам, чуток рассеялся. Из него выплыли бежевые стены «Кабачка», спинки стульев, красные скатерти, телевизор и входная дверь. На нее я и стал смотреть. Если подумать, то это самая драматическая подробность интерьера. Только оттуда может последовать что угодно. Для каких угодно людей нет ничего интереснее, чем когда к ним следует что угодно. Конечно, я предполагал, что может последовать из-за двери, но стопроцентной уверенности у меня не было. Например, оттуда может последовать Игнат, которого все называют Евпат. Он быстро-быстро говорит и заглядывает тебе в глаза, как барышник — лошадям. На таком, знаете, языке, в котором феня подружилась с Чеховым. Он мне заменяет шум прилива, потому что Евпату не нужно отвечать. Евпат не для этого говорит. Он говорит по тем же причинам, по каким море рокочет или там обдает бризом. В его присутствии я чувствую себя на берегу, так много из него выливается. Посидеть с Евпатом — это даже лучше, чем в Геленджик съездить. Во-первых — бесплатно, во-вторых — не обгоришь. Вообще, когда у тебя денег нет, а про телевизор ты давно все понял, только людьми и остается интересоваться. Можно, конечно, животными. Есть такие люди, которые ими увлекаются. Но мне это как-то не совсем, потому что животные не грешат.

Хотя совсем не обязательно, что в дверь Евпат войдет. Это самое приятное в дверях. В их открывании или неоткрывании нет ничего обязательного, а только добровольное. Было бы неплохо, чтобы в дверь вошла Катя. Мы с ней иногда целые библиотеки обсуждаем, но никогда не спим. Она мой литературный друг. Иногда у меня такое чувство, что мы что-то более важное делаем, чем не спим. Катя говорит очень ясно и как бы артикулируя. Она так специально говорит, потому что у нее жизнь перепутанная. Для равновесия. Катя меня отвергла, когда была замужем. Я тоже ее отверг. Попозже. Когда был женат, а она уже не замужем. Это глупо. Мы только друг с другом можем про писанину поговорить. Катя талантливая, но ленивая. Она иной раз такой рассказ напишет, что я прямо не могу. А я не сильно талантливый, но трудолюбивый. Каждый вечер бумагу мараю сам не знаю почему. Мы как бы гармонируем, но наоборот. Когда откровенно наоборот, а не серединка на половинку, то крепко получается. Только мы оба пьем, а я еще и женат. Поэтому мы сидим в «Кабачке» и треплемся попусту, будто в роман Хемингуэя попали. Нас иногда даже тошнит от собственной вторичности. А иногда мы за нее прорываемся, и так хорошо становится, хоть умирай.

Но, наверное, Катя сегодня не зайдет. Я о ней как-то слишком долго думал, а когда о ком-то долго думаешь, он никогда не заходит. Наверное, Сашка припрется. Сашка — это такой человек, у которого все было хорошо, а теперь плохо, и он это «хорошо» с таким усердием вспоминает, будто оно к нему от этого вернется. У Сашки нет будущего не так, как у нас у всех его нет, а потому, что он туда вообще не смотрит. Ему, видимо, такие взгляды не кажутся безопасными. Ему кажется безопасным смотреть назад, где все с гарантией хорошо. Слушать Сашку — это все равно что мифы Древней Греции слушать в исполнении Райкина.