Летом 2005 года сын с друзьями поехал отдыхать в Полазну. Володя водил ВАЗ-2110. Назад они возвращались ночью. Шел дождь. А гаишник на трассе машину тормознул и вытянул шофера на дорогу. На повороте. Их обоих Володя и сбил. Шофер выжил, а гаишник умер. Тут Егор Саныч забегал. В кредиты залез, адвоката дорого нанял, к оперу знакомому ходил, с которым в Афгане вместе служил. Не помогло. Володе дали пять лет общего режима, потому что и скорость превысил, и с похмелья был. Если б Егору Санычу дали пять лет общего режима, он бы их на одной ноге отстоял. Он на суде прямо так и попросил: давайте я за него отсижу, сын ведь актер, какая ему тюрьма? Не разрешили. Кто преступление совершил, тот пусть и отвечает, иначе, мол, никак. Володю отправили сидеть в 38-ю колонию. А общий режим — беспредел. Профессиональных преступников, живущих по понятиям, там мало. Зато наркоманов и хулиганья хоть отбавляй. Про 38-ю присказка есть: на всю зону четыре мужика, все остальные блатные.

Понятное дело, Володя в блатную жизнь не вписался. Он красивым был, гладеньким и наивным. Красивым, гладеньким и наивным там только одно приспособление находят — сексуальное. Володю сломали в первый же месяц. Под интриги подвели, под нелюдское. Изнасиловали. Не на хора, а спокойно так. Блатной Зоба соблазнился. У петухов в зоне своя ниша и своя иерархия. Если, к примеру, хочешь ты петуху на клыка навалять, то сначала надо подойти к главшпану (старшему петуху), сторговаться с ним за чай-сигареты, а потом уже пользовать симпатичного. А с чаем и сигаретами не у всех достаток, вот и получилось, что Володю в основном пользовал блатной Зоба. Он его Иришкой называл. Сладкая ты, говорит, девка, Иришка. А Володя... Как сказать... Его сломали об колено, конечно, но жить-то надо. А как жить, если Зоба раз в неделю тебе на грудь садится?

Мне кажется, Володина психика сделала кувырок. Человеческая сексуальность вообще штука тонкая. Два месяца пользовал его блатной Зоба в рот, пока однажды не пристроился сзади. В бане дело было. Зоба вставил, Володе сначала больно было, а потом вдруг стало хорошо. Возбудился он. Заподмахивал. Зоба ему в попу кончил, а Володя — на полок банный. Тут отец на свидание приехал. Спрашивает: как ты тут живешь? А Володя же не скажет, как он тут живет. Наврал, конечно. Хорошо, говорит, живу. Сигарет бы с конфетами побольше... А отец говорит: знаю, у тебя подруги нет, но без женщины пять лет жить нельзя, привезти тебе проститутку на длительное свидание? А у Володи полок забрызганный перед глазами стоит. Нет, говорит, пока не приспичило. Разве что попозже. Отцу этот ответ показался странным, но он промолчал.

На общем режиме разрешено четыре длительных свидания и четыре коротких в год. На короткие ездил Егор Саныч, на длительные — мать. Когда Володя в третий раз отказался от проститутки, Егор Саныч заподозрил неладное и решил навести справки. Пошел к оперу-сослуживцу и попросил его разузнать про сына. Опер разузнал. Разузнать-то он разузнал, а как сказать, не знал. Отец — халулаец, сын — петух. Не укладывался такой позор в голове опера. Неделю трубку не брал. В отпуск даже думал уйти, но не ушел, потому что понимал: говорить все равно придется. Опер сидел в кабинете и смотрел в стену, когда к нему зашел Егор Саныч.

— Здорово, Коля.

— Саныч...

— Хули Саныч. Рассказывай за сына.

Опер отер лицо широкими ладонями и достал из сейфа бутылку водки и два стакана.

Саныч вскинулся:

— Это что за приготовления? Говори давай!

— Твой сын петух, Саныч. Блатной Зоба его пользует. Зобнин Константин Михайлович, тысяча девятьсот семьдесят шестого года рождения. Его вали, не меня.

Егор Саныч опустился на стул. Побледнел. Он ничего не говорил, но глаза медленно разгорались желтым огнем.

Опер испугался:

— Саныч, давай без этих ваших трансов. Я не душман. Я жить хочу.

Егор Саныч разлепил губы:

— Я тоже жить хочу.