Дом умалишённых ещё называется сумасшедший дом, а ещё бывают дома престарелых и какие-то дома призрения для сирот. Ты ведь сирота, Ханна, так ведь? Ты жила в специальном доме?
— Да, только он назывался не «призрения», а Бостонский Дом юных странниц.
— Ах, это звучит гораздо красивее, — вздохнула Этти. — А рядом с ним точно не было дома престарелых или дома умалишённых?
— Точно. — У Ханны вертелось на языке, что она не встречала умалишённых до тех пор, пока не стала работать в доме Хоули. Но она сдержалась. — У нас в Доме были только дети, самые обычные, только без мамы с папой.
— А как ты думаешь, кто были твои мама с папой?
— Я… Я…
— Я вот думаю, что они тебя очень любили, Ханна. Как тебя можно не любить? Я тебя ужасно люблю, Ханна. — У Ханны к глазам подступили слёзы.
— Правда, Этти?
Этти удивлённо посмотрела на неё, словно давая понять, что это глупый вопрос. Ханну кольнуло чувство вины: как будто она надеялась, что Этти скажет «нет», что она не любит Ханну, и тогда её уже ничто не будет держать на суше.
— Правда! А ты меня любишь, Ханна? — Этти придвинулась к зеркалу. Незаконченная косичка чуть не выскользнула у Ханны из рук. Этти задала вовсе не глупый вопрос: в её голосе была мольба. — Я вот о чём, Ханна: я же для тебя не только работа?
Руки Ханны, держащие аккуратно разделённые пряди волос, застыли.
— Что ты говоришь, Этти?
Они внимательно посмотрели друг на друга в зеркале.
— Тебе платят за то, чтобы ты оттирала каминные решётки, чистила овощи и за всё остальное, что ты делаешь. — Она помолчала. — И за то, чтобы ты заплетала мне косы… только… только я же тебе нравлюсь, правда?
— Конечно, Этти. Ты очень мне нравишься. — Ответ получился сам собой!
— Конечно, — тихо ответила Этти.
Они больше не смотрели на свои отражения в зеркале. Обе девочки отвели глаза, и на несколько мгновений Ханне почудилось, будто она вышла из своего тела и наблюдает со стороны за тем, как заплетает косы Этти.
— Обещаешь, что останешься насовсем? Совсем насовсем?
Ханна посмотрела сверху вниз на лицо Этти, раскрасневшееся и взволнованное. Неужели Этти что-то знает о её тайной жизни?
Ханна вздохнула:
— Нельзя ничего обещать совсем насовсем.
— Нет, можно… можно, Ханна.
— Я могу пообещать, Этти, и хотела бы не нарушать это обещание. Но иногда случается такое, что от тебя никак не зависит, и обещание сдержать не выходит.
— А можешь пообещать, что если это будет зависеть от тебя, то ты останешься? — Этти подняла на неё ясные серые глаза. У Ханны снова кольнуло сердце.
— Могу пообещать, что постараюсь, — кивнула Ханна.
— Постараешься?
— Да, постараюсь.
Этти развернулась к ней, схватила Ханну за руку и крепко сжала. «А моя мама старалась остаться? — подумала вдруг Ханна. — Господи, я надеюсь, что старалась».
До возвращения в Бостон оставалось всего несколько дней. Ханна знала, что там уходить в море будет тяжелее. Прежде всего, там до него дальше добираться. Девочка не представляла себе, как будет бегать от Луисбург-сквер до порта, да и в какой одежде? Здесь, в Глэдроке, жить двойной жизнью было нетрудно. В середине летней ночи Ханна могла выйти из дома в одной комбинации и нижней юбке, и на обратном пути она не мёрзла. А каково же будет пробираться по бостонским улицам и переулкам зимой в мокрой одежде?
Казалось, чем ближе становился конец лета, тем больше Этти льнула к Ханне. |