— Но ведь сено смерды готовили для корма своей скотине. А не для ваших коней.

— Что делать, князь? Снегом ведь не накормишь.

А снежок подваливал, усиливались морозы, и к началу студня¹ встали реки, замерзли озера. Вскоре дозорные, посланные перехватить сообщения между москвичами и новгородцами, приволокли пленного языка — славянина. От него Михаил Ярославич узнал, что Юрий зовет новгородцев к Бор-тневу, дабы, соединясь, идти на Тверь. Отправив языка в поруб, князь сказал решительно:

— Ну что ж, на ловца и зверь бежит. Идем на Бортнев, преломим копье с нетерпеливыми.

Юрий Данилович, приведя свое войско к Бортневу, встал лагерем. Поставил свой шатер, в котором обосновалась княгиня Агафья и сразу же занялась обустройством походного семейного очага. У шатра все время горел костер, на котором готовилась пища для князя. Агафья считала своим долгом самой кормить мужа из своих рук. Правда, все, что она умела, это лишь жарить на огне мясо да варить в котле пшенное хлебово. Но и это, намотавшись на морозе по дружинам, князь съедал с великой охотой и всегда не забывал благодарить жену:

— Спасибо, Гашенька, не знаю, чтоб я без тебя и делал.

От этих слов приятно становилось молодой княгине.

Рядом стоял и шатер князя Бориса Даниловича, который тоже пользовался гостеприимством княгини Агафьи, часто обедая у нее.

Кавгадый со своими татарами встал за лесом и бывал у князя лишь наездами. И князь и посол опасались соединять

■Студень — декабрь. свои воинства в одном лагере — это неизбежно повлекло бы за собой ссоры русских с татарами, а там, возможно, и драки.

— Соединимся тогда, когда увидим полк Михаила! — так порешили они.

— Когда я сцеплюсь с ним,— говорил Юрий,— ты зайдешь к нему с хвоста. И он побежит как миленький. Вот тогда пускай вдогон своих головорезов.

— Михаила, наверно, надо пленить?

— Необязательно. В сече копье и меч не разбирают, кто князь, а кто рядовой воин. В бою все равны.

— Когда выступим?

— Как только подойдут новгородцы. Застряли в Торжке, никак не выступят, обжираются с голодухи.

Более трех недель прождал князь Юрий новгородцев. Столь долгое ожидание рати на морозе не шло на пользу воинам, у костров гудело недовольство:

— Он что, привел нас морозить? Мы ему тараканы?

— Боится, наверно.

— Ежели боится, незачем выступать было. У меня жонка вот-вот родить должна.

— У тебя жонка, а у меня дома кобыла жеребая, корова стельная. Заморозят бабы теленка, ей-ей, заморозят. В прошлом годе я только и уследил. Оне дрыхли, мокрохвостые.

— А може, опять уладятся, как тогда у Костромы?

— Да уж скорей бы мирились, че ли.

Кавгадый иногда затевал разговор о мире, но столь нерешительно, вяло, что Юрий с порога отметал мысль об этом:

— Никогда! Или я, или он.

Ханский посол невольно чесал в потылице¹, помня наказ хана. И как ни прикидывал, получалось, что именно он будет виноват в случившемся. Кто бы ни победил. Узбек великим князем-то Михаила назначил и, если Юрий побьет его (а это, пожалуй, так и будет), то хан с него, с Кавгадыя, и спросит: «Я зачем тебя посылал? Как ты допустил до этого?»

Но если победит Михаил (хотя в это с трудом верится), попреков хана не избежать: «Как ты допустил до разгрома зятя моего?»

Куда ни кинь, кругом клин. Победа любой стороны грозила Кавгадыю неприятностями.

•Потылица — затылок, загривок.

«Чертов мальчишка,— думал он о Юрии.— Вожжа под хвост попала, закусил удила, ничем его не удержишь. Не был бы ты зятем хана, я б тебе показал».

Так и не мог решить для себя Кавгадый: чья победа для него выгодней? Лучше бы, конечно, опять разнять этих петухов, было б чем похвастаться перед ханом.