|
Как-то мост через речку провалился. Так он один поднял его, положил себе на спину и держал, пока телега не проехала. Андрея и тур на рогах метал, и разъяренный медведь на него наваливался, а все бог миловал: выходил целехонек. Степан иного склада: осмотрителен, вброд не пойдет без палки; прежде чем решить что, долго обдумывает — не вышло бы какой беды. Но беда словно подстерегала его: то скот боярина Кочёвы потравит поле, то сборщик снова припишет уже возвращенный долг. После каждой такой неудачи Степан становился еще мрачнее и неразговорчивее.
И все же Степана и Андрея влекло друг к другу. По недомолвкам, осторожным словам чуяли, что мыслят едино. Базарный шум разрастался. — Пойду потолкаюсь, — сказал своему другу Андрей Медвежатник. Распрямив плечи, вразвалочку пошел меж возов. Согбенный слепец гусляр, держась за плечо поводыря, пробирался по гончарному ряду. Верзила с фартуком из рогожи, в дырявых портках широко шагал, ни на кого не глядя, вскинув на плечо кувалду. Слепец уселся на скамеечку посреди площади, пристроил на коленях гусли и, склонив набок белоснежную голову, будто вслушиваясь в рождающиеся звуки, стал проворными пальцами перебирать струны, напевая скороговоркой: Встань, пробудись, мое дитятко! Хмурая толпа, окружившая гусляра, слушает молча. В его деревянную чашку сыплются монеты, куски хлеба, огурцы. Андрей протиснулся ближе к гусляру. «Как люто ненавидят поганых и богатеев, — думает он, глядя на суровые лица. — Обдирают нас богатеи до последнего!» В прошлом году, пока ходил на охоту, мать надорвалась, работая на землях Кочёвы, умерла тихо и безропотно. А отца еще несколько лет назад придавило бревном при постройке Кремля — лежал теперь без движения, глядел так, будто винился, что в живых остался. Задумавшись, двинулся Андрей дальше. Остановился на краю площади посмотреть, как играют в «кружок» двое босоногих ребят. Один из них, в холщовой рубашке, бросил на землю шага за три от себя кольцо и пригнулся. Другой, с веснушками, разбежавшись, прыгнул ему на спину и, сидя там, ловко кидал заостренную железку в середину кольца. И, пока попадал он в кольцо, все сидел на спине у друга, а тот покорно подавал железку. Но вот веснушчатый промахнулся и подставил теперь свою спину. Андрей, подойдя к ним, с напускной серьезностью спросил: — В каком ухе звенит? Мальчонка в холщовой рубашке вскинул на него темно-серые глаза, не задумавшись ответил: — В левом! — Да ты, чай, слышал? — весело рассмеялся Андрей и поинтересовался: — Звать-то как? — Лазарь. — Ну что ж, имя христианское. Ты, Лазарь, не горюй, что долго спину гнул. Теперь, вишь, твой черед кататься. Может, и мы еще кого со спины сбросим… Мальчики, не понимая, слушали его. Когда отошел, проводили недоуменным взглядом. Андрей возвратился к рыбному ряду. Степан был чем-то встревожен. — Ты чего? — спросил Андрей. — Слышь, говорят, — приглушил голос Степан, — в Твери неладно… Горит… — Что горит? — Кажись, орда город жжет… А иные сказывают — их побили да пожгли… Трудно было понять, кто принес эти вести. Но они распространялись с непостижимой быстротой, обрастая слухами и страхами, и, хотя толком никто не знал, что же произошло в Твери, всех охватила тревога. В это утро московский князь Иван Данилович проснулся, по обыкновению, рано, когда мутноватый рассвет с трудом пробился сквозь слюдяные окна опочивальни. Потянувшись до хруста, пробормотал: — Солнышко-то нас не дожидается. — И негромким, хрипловатым от сна голосом крикнул: — Трошка! Низкорослый чернявый постельничий Трошка будто из-под земли вырос, уставился на князя с готовностью. |
