Такой не подведет. Не то что Алексей Хвост: метит в тысяцкие, а глаза отведи — продаст.

Охватив тонкими, цепкими пальцами перила, Иван Данилович, глядя на Москву, сказал в раздумье:

— Эк разрослась, родная… А давно ли была поселком малым? Не разом строено, много стараний родом нашим положено. Другие прытко бегают, да часто падают, а надо тишком. Тишком, да наверняка. Аль не так? — обратился он к Кочёве, не ожидая ответа. Любил вести с ним такие разговоры, в них словно бы проверяя себя. — Тишком, да наверняка, — повторил Иван Данилович и умолк, задумавшись.

— …исподволь, неслышными стопами, — продолжал он некоторое время спустя. — Где волчий рот, а где и лисий хвост… У бога дней много — можно успеть и татарина провести, и Москву возвысить… коли обмысленно.

От напряженного внимания у Кочёвы под глазами проступили широкие влажные круги. Он застыл, вбирая в себя каждое слово, желая понять и запомнить все, что скажет князь.

— Меня вот жадностью попрекают, Калитой прозвали. Что головой замотал — думаешь, не знаю? А и пусть, коли не отличают расчет от корысти, бережливость от жадности. Может, в том прозвище почет мой…

Князь усмехнулся, и светлые усы его насмешливо зашевелились. Потрогал, словно погладил, объемистую сумку-калиту, неизменно висящую у пояса, и она отозвалась ласковым говорком монет.

Кожаную сумку эту, с вышитыми серебром причудливыми птицами и зверьми, получил в подарок от хана Орды.

— Помяни слово, Василь Васильич, — негромким голосом, с силой сказал князь, — самого дьявола в калиту посажу — и не заметит.

Он умолк: стоило ли мысли раскрывать? Закончил про себя: «Хана обведу, посажу!.. Будет делать то, что Руси надобно. Пора придет — и честь мою принесет. А спешить нечего: где спех, там и смех».

Со стороны бора повеяло сыростью; где-то пронзительно прокричала птица, и снова наступила тишина. Калита в раздумье ногтем почесал прямой длинный нос, спросил испытующе:

— Ты, Василь Васильич, соседскому князю денег взаймы дал бы?

— Да зачем… что там, — начал было тянуть Кочёва и вдруг отрубил: — Не к чему, много охотников найдется!

— А вот и есть к чему, — весело возразил Калита, лукаво сверкнув глазами. — Скажем, занять соседу малость? Ради бога! Только… красны займы отдачею, а особливо с придачею. Глядишь, а деньга деньгу за ручку ведет, в кошеле позвякивает. Ну, дал рогожу, а взял кожу — то не в зачет! — прищурил он глаза, и губы его слегка дрогнули. — А как влезет сосед в долги — ручным станет, и не к чему его земли силой брать: сами в руки идут. Да и прикупить село-другое можно. Так-то! А коли я с пылу хватал бы, не наелся б, только ожегся.

Он снова любовно потрогал калиту, перекрестился и, отпустив Кочёву, пошел по крепкой лестнице вниз, во двор.

Хозяйским глазом оглядев широкий чистый двор, Калита подумал: «Надобно посад обнести дубовой стеной». Сейчас двор окружен высокой сосновой изгородью, выложен камнем, посыпан песком. На воротах гнездятся кресты, иконы под навесами, писанные прямо на досках.

У конюшен впрягали лошадей в возила. Торопливо вышел из казнохранилища управляющий хозяйством, дворский Жито — дородный боярин с серьгой в ухе. Кланяясь на ходу князю, скрылся в тереме.

По двору промелькнули загорелые ноги Фетиньи, дочери недавно умершей прачки Щеглихи. Озорница не видела князя.