Первым журналистом, заявившим о самоубийстве писателя, был Эммет Уотсон — тот самый, что получил эксклюзивное интервью о кубинской революции. Мэри признала его правоту: «Я не лгала сознательно, когда заявила прессе, что это был несчастный случай. Прошло несколько месяцев, прежде чем у меня хватило сил осознать правду». Хотчнер считал, что вдова «не могла принять правду» — самоубийство бросило бы тень на образ великого человека. Валери подтверждала это: «Она пыталась скрыть факты не столько от мира, сколько от себя самой. Жестокая, невыносимая правда только добавила бы боли к ее трагической потере».

Никто из близких не удивился. Лестер написал, что брат «даровал» себе смерть, как «дарил» ее животным; Грегори назвал поступок отца «полудобровольным актом», к которому привело его состояние «вызова по отношению к жизни». По мнению Хотчнера, Папа застрелился, когда осознал, что больше не способен вести активную жизнь и работать. Валери назвала три причины: потеря здоровья, невозможность работать и отъезд с Кубы. Франц Штетмайер: «Беда его главная — он боролся не с идеями, чуждыми ему взглядами, а сражался с самим собой! На это он и израсходовал свои силы… Он был человеком, не рожденным для жизни в старости…» Милтон Уолф: «Когда я услышал, что он покончил с собой, я ничуть не удивился. Он сделал и написал все что мог. Его последние работы были такие дрянные, что даже он это понимал. Он потерял все еще до того, как умереть. Тратил себя на львиную охоту с Гари Купером и всякое такое. <…> Высшей точкой его жизни была Испания». Агнес фон Куровски: «Это с самого начала было в нем заложено». Генрих Боровик: «Эрнест Хемингуэй не мог быть немощным. Он сказал мне однажды: „Настоящий мужчина не может умереть в постели. Он должен либо погибнуть в бою, либо пуля в лоб“. Так сказал и так поступил». Тилли Арнольд: «Я знала, что он сделает это. <…> Он думал, что неизлечимо болен и ничего нельзя сделать. Он сказал еще в 1939 году, что есть три причины для самоубийства. Первая — если вы безнадежно больны. Или если вас подвергают пыткам в плену. И третья — если вы оказались в море, не умея плавать, и предпочитаете утонуть сразу». Бад Парди: «Он был такой отличный мужик. Я думаю, если он не мог писать, то решил, что и жить не стоит».

Хотя факт самоубийства никогда не был установлен официально (строго говоря, нет даже доказательств, что не Мэри застрелила мужа — у нее были возможность и мотив (наследство) и именно она не допустила следствия) — ни один серьезный изыскатель, даже из тех, кто утверждает, что Хемингуэя «погубило ФБР» или «погубила жена», не сомневается в том, что он нажал на курок сам. Сделал ли он это «в здравом уме и твердой памяти» и почему сделал — другой вопрос. Мы лишь можем проследить цепь событий, приведших к этому.

* * *

Вернувшись осенью 1960 года из Испании, он, по рассказу Мэри, несколько дней пролежал пластом в нью-йоркской квартире, плакал, тосковал по Валери, требовал Хотчнера. 22 октября жена привезла его в Кетчум. Но лучше ему не стало. Его мучили разные страхи — во-первых, денежные. Ему казалось, что он и Мэри нарушили налоговое законодательство и вот-вот сядут в тюрьму. Его переписка с поверенными, Спейсером и Райсом, доказывает, что он вникал в финансовые вопросы и неплохо разбирался в налогах. В первых числах 1961 года он купил книгу о налоговых преступлениях и, по свидетельству окружающих, постоянно перечитывал ее. Прочтя описание одной из махинаций — хозяева не платили социальный налог на зарплату горничной и им грозил штраф в 10 тысяч долларов или пять лет тюрьмы, — очень переживал и устроил Мэри сцену, утверждая, что она не заплатила налог за их служанку Мэри Уильямс, что привело к трехдневной ссоре.