Проводнику было под сорок, но из-за преждевременных морщин он выглядел гораздо старше. Кожа у него была дряблая. Такая бывает у многих чернокожих, и они говорят, что дряблость или упругость зависит от того, как распределяется по телу подкожный жир. Нос у Ромилея был не плоский, скорее орлиный, как у абиссинцев. Пепельные волосы кустились и торчали в разные стороны, как ветви у карликовой ели. На лице были шрамы — следы зарубцевавшихся ран, которые у некоторых народностей наносят юноше, когда он входит в возраст. Края ушей тоже были срезаны, отчего верхняя часть их заострилась и уходила в волосы. Рубцы и изуродованные уши говорили о том, что Ромилей — выходец из языческого племени.

Потом он был обращен в христианство, крещен и теперь каждый вечер молился перед сном. Встав на колени, складывал руки лиловыми ладонями друг к другу, подносил к подбородку и принимался бормотать. Из груди его, как стон, вырывались низкие звуки. Он молился, только когда мы останавливались на ночлег и над нами кружили ласточки-плясуньи. Я сидел в сторонке и по-приятельски подбадривал его:

— Давай, давай! И не забудь замолвить перед ним словечко и за меня.

Однажды мы вышли на плато, окруженное со всех сторон горами. Здесь было жарко, сухо, ветер как бы подмел землю. Несколько дней нам не попадалось ни одного человеческого следа. Растительности почти не было, тут вообще ничего не было. Все было просто до великолепия. Я как будто оказался в глубоком прошлом, когда еще не было никакой истории, в доисторическом прошлом. И еще мне показалось, что между мной и валунами существует какая-то связь, чуть ли не близость. Змеевидные вершины гор были будто на ладони, видно, как на покатых склонах зарождались облака. От нагретых на солнце камней воздух переливался, отбрасывая на землю слабую тень. Несмотря на жару и сухость, мне было несказанно хорошо. Готовясь ко сну, мы ложились на землю и принимались дышать ровно и спокойно, и ночь дышала вместе с нами: вдох — выдох, вдох — выдох. На небо выплывали звезды, медленно кружились, поблескивая и звеня. Над головой пролетали крупные ночные птицы, как опахалами обмахивая нас крыльями. Я прикладывал ухо к земле и слышал будто стук копыт: то мчались где-то стада зебр или горных козлов. Я потерял счет дням, а мир, вероятно, был рад потерять мой след, хоть и на время.

Короткий сезон дождей прошел. Ручьи и реки пересохли. Кустарник вспыхивал, стоило только поднести зажженную спичку.

Плоскогорье, похожее на гигантскую мелкую впадину, которую Ромилей назвал Хинчагара, вообще не было нанесено на карты. Мы шагали по твердой раскаленной земле, и от нее волнами поднимался жар. Деревья здесь росли низкорослые, колючие, напоминавшие алоэ или можжевельник (я не ботаник, плохо разбираюсь в растениях). Тень шагавшего впереди Ромилея то укорачивалась, то удлинялась и делалась как лопата, какой пекарь сажает хлеба в печь.

Однажды утром мы шли вниз по высохшему руслу довольно большой реки — Арневи. Оно затвердело, глина тускло поблескивала.

И тут я увидел деревню: хижины из тростника и пальмовых веток с конусообразными кровлями. Над некоторыми вился и рассеивался в синеве дымок.

— Ромилей, как тебе нравится эта картина? Где мы? Похоже, что очень старое место, так?

— Я не знать, господин.

— У меня странное ощущение, что отсюда и пошла Африка. Это место должно быть древнее, чем Ур. — Я помолчал, подумал. — Думаю, нам здесь хорошо будет.

Арневи — племя скотоводческое. У реки мы наткнулись на стадо тощих коров. Потом нас окружила орава голых пузатых ребятишек. Увидев нас, малышня заверещала как резаная. Крики перекрыли мычание коров и согнали стаю птиц с деревьев. Тут же полетел град камней, и я подумал: «В нас!» — и приготовился отбить атаку.

— Господи Иисусе, — сказал я Ромилею, — так они встречают путников? — Но я ошибся: детвора пуляла в птиц.