– "Свинья! Свинья!" – надсадно выплевывала она, задыхаясь от возмущения. Я счел бесполезным – зачем мне-то лезть на рожон? – указывать ей на бесполезность и этого превращения: подумай она о нем вовремя, и я бы насадил ее ничуть не хуже оленихи.

– "Крайне сожалению, – отдувался я. – Большой перерыв между женщинами; переувлекся. Да и осьминог был – круче некуда!"

– "Перережь мне глотку", – попросила она, уткнувшись лицом в грязь.

– "Не идиотничай".

– "Выпотроши меня".

– "Что за белиберда".

– "Если бы могла, я бы убила тебя, женофоб, свинья сексистская".

– С тем и лежим. "Мне тебя не в чем винить, – сказал я чуть спустя. – Я никогда в жизни, знаешь ли, никого не лишал девственности, не говоря уже о насиловании. Мне до глубины души стыдно за самого себя. Что мне сделать, чтобы хоть как-то загладить вину?" Ее предложения отражали дурное расположение духа, их невозможно было провести в жизнь, не положив конец моей карьере. Мы немного помолчали.

– "В нашей стране, – сказала она немного погодя, – мы бы отрезали твой хер насильника и засунули, чтоб ты подавился, его тебе в глотку. Мы бы посадили тебя задницей на горячий кол. Мы бы скормили тебе твои собственные яички. О! О! О!"

– В третий раз я извинился за свое над ней насилие и, несмотря на всю ее брань, плевки и пинки, постепенно ее почистил, привел в порядок одежду, оставив себе в качестве доказательства для Иобата только бронированный хитон. За работой этой я в сочувственных тонах рассказал ей историю об изнасиловании Антеи; о ее разочаровании несправедливостью природы, допустившей в этой области односторонность; о моем восхищении замечательным уходом за лошадьми со стороны амазонок из нашего дворцового штата в Коринфе; о ее собственном потрясающем бойцовском духе и о моей решимости вернуть ее к своим, вместо того чтобы обрекать на рабство у моего работодателя, к которому сам я не испытывал никакой особой приязни, и т. д. Стараясь не вспоминать о Втором правиле для пленных, Меланиппа сообщила мне тогда, уже спокойнее, но все еще в холодной ярости, о Первом – умереть в бою, но не попасть в плен, поскольку амазонки должны ожидать, что их изнасилуют Женофобствующие Свиньи-Захватчики, и Третьем – не по своей вине все же полоненной – убить, как только подвернется случай, себя, дабы доставить как можно меньше удовольствия этим самым ЖСЗ. Я напомнил ей, что и в мыслях не держу повторять свое постыдное насилие – по отношению и к ней, и к лучшему в моей собственной натуре. Ничуть не впечатлившись, она плюнула в меня и объявила, что для амазонок это вопрос чести: ни одна из них – пленная и подверженная сексуальному насилию – никогда не возвращается в Амазонию, если не приносит с собой на аксельбанте отъятых органов своего насильника, ибо, хотя ее народ, вопреки широко распространенному мнению, весьма высоко ставил не только гомосексуальные, но и гетеросексуальные отношения и по своей собственной инициативе истово и обильно совокуплялся с мужчинами, самым отвратительным на свете было для них подвергнуться насилию. Их нравственные устои, их религия, искусство, даже история и мифология неизменно обращались к этому пункту: свое происхождение, например, они прослеживали от группы из примерно двух тысяч девственниц, насильно дефлорированных каким-то азиатским деспотом, который после этого массово депортировал их в Скифию, наказав поминать его добром, ибо он смягчил свою клятву убивать каждую после насилия над ней; вместо этого те из них, кто от него забеременел, убили своих детей и установили воинствующую гинекократию, дабы сопротивляться насильственному подавлению своего пола.