– Я предложил на ней жениться, она закричала "Ура!" и согласилась, мы так все и сделали, это сработало, и еще многое в придачу. Филоноя не упомянула, что боровшиеся за освобождение ксанфийские женщины относились к поклонницам диких кобылиц; я воздел свое копье и деликатно выступил перед живописным прибоем, нагорная деревенщина съела все с потрохами; затем из-за стены раздалось оглушительное ржание, и в неверном свете уходящего дня я увидел, что через равнину на меня в конном строю несется нечто вроде дюжины полных лун или ополоумевших желейных медуз – задрав юбки и задом наперед, параграф d текста-в-тексте и т. д. Это был сразу и Коринф, и Тиринф; я уронил свое копье и нырнул в буруны; мы проиграли бы в этот вечер, если бы не ядреный Пегас: он учуял на этих торжествующих южанках гиппоман, спикировал необузданным с зубчатых стен, словно пятиногий дракон, и наставил рога двум ксанфийским ломовикам, пока не осознал, что их спасающиеся бегством жены только играли в лошадок.

– "Руку моей дочери и беспрепятственный переезд в Коринф", – предложил мне Иобат.

– "Не идиотничай, – сказала Филоноя, – он может овладеть всей Ликией точно так же, как и мной, просто взяв ее, когда пожелает".

– "Ее плюс полцарства – раз и навсегда, а? О лучшей сделке не приходится и мечтать. Или ее плюс наследование всего и вся, на выбор".

– Я уже открыл было рот, чтобы произнести тету из "Так и быть", но Филоноя среагировала быстрее: "Берем и то, и то".

– "И то, и то!" Иобат свистнул своим сухопутным крысам вверх, на крышу; я – Пегасу вниз, на берег; Филоноя своему предполагаемому свекру наружу, к прибою.

– "Подразумеваешь ведь и то, и другое, и третье, разве нет? – с трудом спросил царь, вкладывая руку своей дочери в мою. – Ну так наслаждайся ими в добром здравии". Филоноя расцеловала его, сбросила свой хитон и жеманно склонила головку на мою руку. Тут же была провозглашена наша помолвка (наряду с матрилинейно-патриархальным домоуправством для Ксанфа, компромиссом, нехотя принятым потрясенными кобылокультистками), свадьба должна была состояться по возвращении Иобата и Совета отечественной обороны из освидетельствующего путешествия на гору Химера. К сожалению, на спуске экспедиция была перехвачена среди козьих пастбищ отрядом мстительных амазонок, возможно действовавших на основе просочившейся от ломовиков информации: полдюжины высокопоставленных ликийских официальных лиц пало в стычке, еще полдюжины членов совета, включая и царя, были захвачены в плен; этим по очереди вручался нож и предоставлялся выбор – избавить себя при его помощи либо от жизни, либо от детородного члена. Из последних шести единственный, кто склонился к последней альтернативе (Председатель СОО), был выпущен на свободу и донес до всех – со слезами на глазах, но не, вопреки рассказам некоторых пошлых историков, высоким голосом, – что одиннадцать ликийских матрон были обезмужены (но не обезмудены), что Филоноя осиротела и воцарицилась, я сам обестестыцен, разминистрен и воцарен, что Химеры, по всей видимости, больше не было, а мой сделанный по горячим следам отчет об оставленных ею следах правилен во всех деталях кроме одной: на фаске скалы имелся не сажистый силуэт, а лишь сажистый контур или очерк, под которым был обнаружен (и доставлен мне доблестным старым чиновником) сажистый свиток, запечатанный оттиском на воске вздыбленной Химеры и надписанный снаружи (по саже): Б от П: Начать в Середине Нашего Жизненного Пути. Мне было приятно заключить, что Полиид не умер, а только преобразился.