– "Дабы не показаться! – вскричала девушка. – Гаремы, убийства – все ради видимости!" Преисполнившись иронии ко всем своим страхам, она приказала мне сдержать, если я намереваюсь ее держать, свою клятву или же отрезать ей язык, прежде чем я отрублю ей голову; ибо, если я пошлю ее на плаху, не лишив до того девства, она объявит каждому встречному, хотя бы и только палачу, что я только внешне казался мужчиной, и представит в качестве доказательства свое девичество. Меня поразила ее отвага, равно как и ее слова. "Во имя Аллаха, – поклялся я, – я не убью тебя, если не сумею сначала его на тебя поднять". Но этот жалкий приятель в твоей левой руке, который до тех пор ни разу меня не подводил и который сейчас ерепенится, выпрямившись во весь рост, как безмозглый солдат в чужом краю, будто жаждет, чтобы его поскорее обезглавили, окончательно мне тогда изменил. Я перепробовал все известные мне уловки – тщетно, хотя моя жертва с готовностью подчинялась любым моим указаниям. Я мог, конечно, убить ее сам, на месте и немедля, но совсем не хотел даже на мгновение показаться в ее глазах лицемером; с другой стороны, не хотел и дать ей умереть девственницей – и, в конце концов признался я сам себе, вообще дать ей умереть, пока она не будет, как и все мы, забрана Разрушительницей удовольствий и т. д. Целых семь ночей мы метались и вскидывались, ласкались, целовались и заигрывали, причем она преисполнилась от непривычных удовольствий такого пыла, что громко воскликнула – уже без всякого сарказма, – что, коли я сначала проткну ее своим плотским мечом, она без жалоб подставит шею и стальному. На седьмую ночь, когда мы, обливаясь потом и задыхаясь, безнадежно замерли на постели, я протянул ей свой кинжал и предложил сослужить службу и мне, и Самарканду, на месте меня прикончив, ибо я скорее бы умер, чем оказался неспособным сдержать свою клятву.

– "Ты неспособен сдержать ее, – мягко ответила она, – не потому, что от природы бессилен, а потому, что от природы не жесток. Если бы ты сообщил своему брату, что по зрелом размышлении пришел к отличному от его заключению, ты бы, как по мановению волшебной палочки, исцелился". И действительно, словно и вправду по волшебству, слова ее оказались столь истинны, что не успела она их произнести, как у меня и с сердца, и с орудия спала гора: оба они тут же воспряли. Благодарно, нежно вошел наконец я в нее; мы вскрикивали от наслаждения, кончили одновременно, заснули друг у друга в объятиях.

– После этого не могло быть и речи, чтобы следовать примеру Шахрияра; с другой стороны, поутру я еще не нашел в себе достаточно мужества, чтобы послать ему известие о перемене в своих взглядах и просьбу, чтобы он пересмотрел свои. Не был я, в конце концов, и достаточно влюблен, чтобы опять рискнуть на семейное положение, которое и сама она рассматривала как в лучшем случае проблематичное.

– "Я никогда и не ожидала, что ты на мне женишься, – сказала она мне, когда я рассказал ей обо всем этом, – и хотя было бы нечестно отрицать, что я мечтала и молила, чтобы это случилось. Единственное, на что я всегда надеялась, была любовная связь с тобой и ребенок, чтобы о ней помнить. Хотя у меня нет ребенка, зато есть любовная связь: ты и в самом деле любил меня прошлой ночью".

– И потом еще много ночей – но их так и не хватило, чтобы сделать решающий шаг. Сказанное этим вашим джинном о браке могло бы сорваться и с моих губ, имей я дар обращаться со словами: стоит познать брак любому, наделенному добродетельным воображением, – и никакие другие отношения между мужчиной и женщиной уже не покажутся ему серьезными, однако это же самое воображение меня от брака и удерживало. И еще я страшился того дня, когда молва о моей слабости дойдет до моего брата. Я становился все угрюмее и раздражительнее; моя любовница с присущей ей интуицией тут же разгадала причину: "Ты не можешь ни сдержать свою клятву, ни нарушить ее, – сказала она.