– Мне тоже нравился Сабазий, – признал я, – пусть он даже и принес мне столько треволнений; после того как я, на радость домохозяйкам, согласился построить для него храм, мы осушили вместе немало кубков, прежде чем он отправился дальше. Но с тех пор я не знал от Андромеды покоя: теперь она заявляла, что я сдался от слабости или чтобы подлизаться к Олимпу, – потворствовал ли я общественному мнению, поддался ли протестующим группам детоедок или просто порвал постромки как глупый сорокалетка? Известность плюс царская власть изменили меня, продолжали, утверждала она, меня изменять – и при этом не к лучшему, и т.д. и т.п.

– Извини, что я об этом говорю, – сказала Каликса, – но мне в общем-то наплевать на мадам Персей. Так что на всякий случай подай назад, чтобы ее оправдать.

Ну хорошо, я так и сделал: все эти пренеприятные обвинения до единого были во многом справедливы, я видел это, когда от них не защищался, ну а когда защищался – видел полную их вздорность. Но от одного факта было никуда не деться, как его ни толкуй и ни разъясняй: Персей-герой торжествовал либо погибал; Персей-царь проглотил свое чувство собственного достоинства, он даже не пошел на компромисс, а просто сдался противнику.

– После этого все пошло под откос, – заключил я, – вопли и сопли, флирт и брань, оттепели и заморозки, – давай не будем об этом, ты же знаешь, как все было, все это осталось за колонной между панелями, вон той, последней, – я указал туда, где мы с Андромедой делили наш любимый двухместный трон в окружении мелюзги царевичей, – и сегодняшней. – Здесь моя сварливоликая царица восседала на своем троне с правого края, а я в самом мрачном расположении духа – с левого; наши недоросли – в сомнении между нами, на заднем плане готов отплыть мраморный корабль.

– Однажды на уик-энд мы отправились с Аммоном вниз по Нилу до самого Фароса, – заметила Каликса. – Славно поплавали. Тогда я единственный раз трахалась под водой.

– На самом деле не так-то это и здорово, ты не находишь? – спросил я в ее же духе, погружаясь в то же время все глубже в воспоминания. – Естественная смазка смывается, и ощущения довольно болезненны. Знавал я в свое время одну морскую нимфу…

– А мне все равно понравилось, – сказала Каликса. На следующую ночь мы вновь преуспели друг с другом гораздо меньше, нежели с храмовой экспозицией.

– Если бы Медуза обратила в камень только эту часть! – вздохнула моя жрица, но не позволила мне повторить то, что, как она заявила, ясно и без слов, – что разрядился мой болт, совсем как у желторотого призывника, толком не успев вступить в прения, не от неопытности в искусстве любви, а с непривычки, от неготовности к новому партнеру. – Ты вроде некоторых наших туристов-отпускников, – сказала как-то она мне, – знаешь, дома – гонористые петушки, а здесь – цыплята на цыпочках.

Когда я был настоящим Персеем, сказал я ей на это, я пролетел над всем известным миром, от Гипербореи до Гесперии, но никогда не слышал о туристах в страну богов. Каждым утром, днем и вечером Каликса исчезала время от времени в наружных завитках храма, строго-настрого наказывая мне, якобы со слов Зевса, не заходить за последнюю пройденную нами с ней сцену. Куда она ходила? – спросил я ее теперь. Для чего? Ускользала ли она к Аммону или Сабазию, или же ее прямо у меня на паперти покрывали бараны-туристы?

Она не выказывала раздражения, пока я (тут же) не извинился за свою дерзость.

– Если ты собираешься придираться – придирайся, только не делай шаг вперед и два назад.