В отличие от тебя Лора была некрасивой, и стала красивой. То есть у нее в биографии были и альфа и омега, и вершки и корешки. А ты видела лишь половину жизненного спектра, ты не была, еще не стала мамзелью, от одного вида которой мужчины мычат и дуреют. Что-то мысли у меня вкривь и вкось пошли... Это от трезвости...
Они помолчали. Первым тишину нарушил Хирург.
– Так ты отдашь мне свое тело? – спросил он смеясь.
– Отдам, – покраснела Даша. Слава богу, было темно.
– Ты, наверное, боишься...
– Боюсь. Но пока не очень сильно боюсь.
– Ну и прекрасно...
– Рассказывай дальше, а потом можешь выпить. Бросила она тебя, да?
– Естественно. Все женщины бросают. Поэт Драйден писал:
Все сплошь до конца – потери:
Погоня твоя – за зверем!
В любви изменили все,
Никто не остался верен.
Все бросают, и ты бросишь.
– Не брошу.
– Ты сказала, и я услышал: "Я обещаю тебе милостыню. Милостыню в виде верности". А мне милостыни не надо. Мне самого себя почти хватает. И потому я не хочу жертв. Я хочу, чтобы ты стала тем, кем хочешь быть. И через год подошла и сказала, Слушай, Витя, я...
– Тебя зовут Витя?
– Какое это имеет значение?
– Должна же я как-то звать тебя к ужину?
– Зови, как хочешь...
Помолчав минуту, он сказал, глядя в потолок:
– Знаешь, я попрошу тебя только об одном. Я прошу, чтобы в наших отношениях не было подлости и обмана. Это плохо, когда ты любишь, а к тебе приходят и говорят: "Прости милый, я полюбила другого. И я хочу с ним спать". Это плохо. Но гораздо хуже, когда тебя нежно целуют в щечку, шепчут слова любви, а потом мчатся на такси любить другого. Ты понимаешь? Я хочу, чтобы не было измены.
– Я так и знала, что у тебя все в порядке. Импотент не может так рассуждать.
– Нет, почему, я действительно импотент. Духовный импотент. Понимаешь, хоть я и поэт в душе, я никогда не умел спать просто с женщиной. Все умеют, а я нет. Я могу спать только с женщиной, которую люблю. В отличие от Бодлера и Блока, которые могли спать только с про...
– А после операции ты меня полюбишь? – недослушала Даша. Блок и Бодлер ей были не интересны.
– Да... Скорее всего, да.
– Как художник свое прекрасное полотно? Как Пигмалион Галатею?
– Да... Я уже тебя люблю. Ту, будущую. Ты будешь прекрасна и соразмерна.
– А если... А если после меня ты сделаешь еще одну Галатею?.. То полюбишь уже ее?
– Я ее не представляю.
– Ну ладно, рассказывай дальше...
– Ты уже, наверное, догадалась, что произошло после того, как Лора привыкла к своей красоте.
– Что?
– А ничего. Я прикручивал винтами головки бедренных костей у семидесятилетних старушек, а Лора покоряла мир. Для этого красоты мало, денег, как ни странно, тоже, нужны высокие люди, отпирающие двери, и она нашла себе олигарха средней руки. Его звали Игорь Игоревич. Я вставлял штифты в большие берцовые кости, а они спали. Все было хорошо, пока она не рассказала ему обо мне. И о себе, бывшей. А дела, надо сказать, у этого господина шли не важно, Президент его что-то невзлюбил, и в скором времени пресса предрекала ему жесткую посадку. И он ухватился за идею организовать клинику на белом пароходе, ну, как у Святослава Федорова, глазника. Лора, естественно, устроила ему встречу со мной, и на ней он пообещал мне миллион долларов в год. Я пытался ему говорить, что красота – это вдохновение, что если без вдохновения, без настроя, без злостных прогулов и запоя пустить это дело на поток, то на выходе будут не люди, а клоуны типа Майкла Джексона, но Игорь Игоревич не слушал. |