— Пожалуй, со времен Ахилла, жившего на острове Скирос среди женщин и носившего их одежду, никому не доводилось так ловко пользоваться женским нарядом.

— Смею заметить, — решился возразить д’Эон, обласканный приемом, — коль скоро Ваше Величество вспомнили греков, надо бы назвать еще одного — Геракла, который носил женскую одежду, когда жил у лидийской царицы Омфалы.

— Дорогой шевалье, — Людовик снисходительно улыбнулся, как бы прощая дерзость, — Геракла принудила к такому маскараду жестокая Омфала. Вы же, как доблестный Ахилл, сами облачились в дамское платье и пошли на опасное приключение по доброй воле. Не так ли, господин д’Эон? — пристально глядя на него, произнес монарх. Что оставалось сказать? «Конечно сам, конечно по доброй воле». Удовлетворенный ответом Людовик щедро вознаградил удачливого разведчика. И тут же дал ему новое поручение — отправиться обратно в Россию, но теперь уже не под видом девицы, а в нормальном мужском костюме в качестве секретаря поверенного в делах при русском дворе. На эту должность был назначен все тот же Дуглас.

Но мог ли д’Эон появиться в мужском наряде там, где только что изображал женщину? Его наверняка бы опознали, мог разразиться скандал, и неизвестно чем бы он кончился.

Поэтому, дабы не дразнить гусей и не разоблачать «Лию де Бомон», решено было представить д’Эона как родного ее брата, будто бы впервые оказавшегося в Петербурге. Русским оставалось только удивляться тому, что брат и сестра походили друг на друга как две капли воды.

Тем временем в Европе запахло порохом. Россия открыто приняла сторону Австрии и Франции против Пруссии. И восьмидесятитысячная русская армия, расположенная в Лифляндии и Курляндии, получила приказ начать совместные с войсками Марии-Терезии и Людовика XV действия против Фридриха II. Началась так называемая Семилетняя война, унесшая сотни тысяч солдатских жизней и принесшая огромный материальный урон воюющим державам.

В это трудное и тревожное время кавалер д’Эон вновь проявил себя умным и тонким политиком. Своими советами он немало содействовал укреплению русско-французских отношений, и Елизавета Петровна вполне могла быть довольна братом Лии де Бомон, оказавшимся столь же смышленым и, как ей казалось, столь же преданным. И когда потребовалось послать в Париж верного человека, который доставил бы туда подписанный императрицей договор, а также план военных действий против Пруссии, выбор пал на д’Эона. Поручение было ответственным и рискованным.

Перед отъездом русский канцлер пригласил д’Эона к себе, чтобы проститься с ним, выразить от имени ее императорского величества благодарность и вручить от нее триста червонцев на дорогу.

По пути в Париж д’Эон встретился в Белостоке с маркизом Л’Опиталем, назначенным французским послом в Петербург, заехал в Вену, где вручил Марии Терезии копию плана кампании против Пруссии, увиделся с французским послом при польском дворе графом Брольи. В Вене его застало известие о победе австрийцев над пруссаками в битве под Прагой… Не мешкая, д’Эон отправился в путь, рассчитывая опередить официальных гонцов с этим важным известием и доставить его в Париж первым. Он так спешил, что чуть было не загнал лошадей, и где-то на повороте вылетел из кареты и повредил себе ногу. Несмотря на эту непредвиденную задержку (пока ему делали перевязку), он все же успел на полутора суток раньше, чем доставили австрийскую депешу, известить Людовика о победе.

Мог ли король не оценить такого усердия? В награду он послал к д’Эону своего личного хирурга, солидное денежное вознаграждение, патент на чин драгунского поручика и как особый знак своего расположения — золотую табакерку со своим портретом, усыпанную бриллиантами.

Само собой разумеется, что вознагражден д’Эон был не только за быструю скачку, а за все услуги, оказанные французскому двору.